Менделеев

После возвращения Феозвы Никитичны с дочерью из Боблова казалось, что жизнь в квартире Менделеевых вошла в привычное русло. Внешне ничего не изменилось. С полок в длинном и широком коридоре всё так же строго и взыскательно смотрели на посетителей ученые сочинения хозяина. Большие ковры приглушали шаги, а персонажи картин и гравюр будто бы стояли на страже, готовые предупредить малейшую попытку помешать его работе. Особенно загадочно и тревожно смотрелись рыжеволосая женская головка (некоторым казалось, что они угадывают край рукоятки кинжала, которую за рамками картины сжимает прелестная ручка) и потрясающая колокольчиком Фортуна с завязанными глазами. Богиня удачи мчалась вперед, а люди стояли перед ней на коленях. Впрочем, дети, попадая в эту квартиру, обращали внимание не на книги и картины, а на большой стоячий стереоскоп. Вертя ручку этого чуда, можно было увидеть голубые ледники и бездонные пропасти Швейцарских Альп. Хозяин — если он не был в поездке, или на лекции, или в лаборатории, или на каком-то из своих бесчисленных выступлений — писал что-то, важный и нахмуренный, стоя за своей любимой конторкой возле газового рожка, или работал с книгой, сидя в уголке дивана, обитого серым с красным тиком. Когда одолевала усталость, он переключался на свое любимое занятие — делал коробки и альбомы. Сам варил клей, сам наклеивал репродукции, а коробки мастерил столь отменно, так ловко обтягивал их кожей, что получались они не хуже магазинных чемоданов. Свои изделия Менделеев охотно дарил, но не терпел, чтобы ими пользовались без спроса. Он вообще предпочитал сам делать подарки и, хотя благодарности обычно пресекал, был доволен, если видел ответную радость. Всегда держал у себя в кабинете сладости, орехи и фрукты для маленьких и взрослых гостей (в Боблове посреди его кабинета часто была насыпана горка отборных яблок). Любил принести с прогулки отличной рыбы или еще чего-нибудь к семейному столу.

В квартире старались не шуметь. Там, в огромных комнатах с полукруглыми окнами, идет своя жизнь: суетится прислуга, сервируя стол к обеду, занимаются своими делами подросшие, посерьезневшие дети. Володя готовится в Морское училище, посещает частный пансион Ремберовича, а дома много занимается с приглашенными Дмитрием Ивановичем учителями. Оля — гимназистка, к тому же учится музыке под руководством некрасивой консерваторки по фамилии Синегуб. А раньше за ними был нужен глаз да глаз. Дмитрий Иванович всегда боялся, что с детьми, не дай бог, что-то случится. Бывало, нянька приведет к нему дитя — сказать спасибо после обеда (он же никогда до конца трапезы недосиживал) или пожелать спокойной ночи, так хозяин первым делом, не отрываясь от работы, кричал нервно: «Угол!»— и тут же руку протягивал, чтобы ребенок не ушиб голову об угол стола. Детей он любил нежно, болезненно. Хоть был с ними строг и, чуть что, отчитывал за шум, но всегда ждал, что кто-то из них вспомнит о нем и заглянет в кабинет. Говаривал: «Чем бы и как бы серьезно я ни был занят, но я всегда радуюсь, когда кто-нибудь из них войдет ко мне»; «Много я в моей жизни испытал, но лучшего счастья не знаю, как видеть около себя своих детей».Он и к чужим детям относился по-особому. Бывало, услышит в Боблове, как у какой-нибудь женщины из прислуги ребенок плачет, тотчас строго прикажет ей всё бросить и идти покормить и успокоить свое чадо. Его же собственные дети хотя и любили отца, но привыкли считать его человеком, обитающим где-то в высоких, далеких и непонятных сферах. Они были рады, когда он к ним спускался, сами же избегали его тревожить… А у Феозвы Никитичны бывали свои гости, чаще всех — ее двоюродные братья Александр и Николай, очень к ней привязанные, оба красивые, воспитанные и прекрасно одетые. Александр был чиновником Министерства внутренних дел, Николай служил в Министерстве государственных имуществ. С Дмитрием Ивановичем они предпочитали не встречаться. Да тот мог и не знать, кто посетил его квартиру: проводил время в кабинете и лаборатории, из-за обеденного стола выскакивал сразу после второго блюда, а на ночь уходил в самую маленькую комнатку, где спал на тонком твердом тюфячке.