Мемуары сорокалетнего

Хрусталь. «Ваза — 300 р.», «Ваза — 180 р.» («опять твои друзья пепел от сигарет насыпали в вазу на телевизоре, а она 180 рублей стоит»). «Крюшонница с подносом и стаканами — 800 рублей». Кстати, из этой крюшонницы чешского производства ни разу не пили даже кваса, но два раза в году ее — к 1 Мая и к 7 Ноября — моют теплой водой, а потом холодной водой с нашатырным спиртом, чтобы блистали грани на изломах. «Хрусталь, — запишет он на обложке, — 4 часа в год». А есть еще этикетка на лишние книги, которые надо перетирать, на две ондатровые шапки (мех будет дорожать!), которые выйдут из моды и которые сегодня надо пересыпать нафталином, махоркой, апельсиновыми корками, чтобы не сожрала моль.

Детская железная дорога, присланная из ГДР («мы же с тобой, Володя, договорились, что следующий будет мальчик. Вырастет — станет играть, экспорт этих железных дорог ГДР сокращает»). Есть и серебряный подсвечник («по случаю, модно, фирма знаменитая — «Фаберже», цена будет расти») и прочее, и прочее. Все ненужное или полунужное, без чего можно обойтись.

Зачем это? Куда деть? Кому это будет нужно через десять лет? Хлам, который взял их с Ольгой в плен. У Льва Толстого на всю усадьбу — в юности Володя вместе с командой был в Ясной Поляне — ценных вещей было меньше, чем у них в трехкомнатной квартире. Лишь бы директор «Универсама» не подвел и не нужно было бы связываться с комиссионными, перекупщиками, барахолкой. Для него, Володи, имеет значение и фактор времени. На всякий случай он оставил «Жигули» у подъезда. Не получится — сгребет все барахло, две-три ездки, и квартира пустая. А не влезет в «Жигули» — он еще вызовет на подмогу милицейский фургончик с решетками. Главное, ничего не жалеть, как при переезде, отказываться от всего лишнего. Начнем сначала…

Директор «Универсама» человеком оказался деловым. Пяток упитанных теток и девиц, позвонивших в дверь в десять минут второго, были тактичны и дисциплинированны. Все у дверей вытерли ноги, поснимали, несмотря на протесты хозяина, туфли и босоножки, и в чулках или подследниках, ничего не расспрашивая и не зыркая по сторонам, ходили по квартире. Они даже посмеялись над Володиной затеей с ярлычками, но ярлычки свое дело сделали. Тетки и девицы молча снимали ковры со стен, вытаскивали из серванта вазы, упаковывали в принесенную с собой бумагу, перевязывали припасенными веревочками и шпагатом и, вручив без торга объявленную сумму, как мыши в нору, шмыгали во входную дверь к лифту.

Квартира на глазах разорялась. На стенах появились чуть видимые желтеющие пятна, пустые углы. Володя даже засомневался в своей правоте. Но одернул себя: «Не стыдно тебе, дружище? Ты — крестьянский сын. Жить надо по условиям своей среды и своего положения в обществе. Ты же простой гаишник, не артист, не писатель, не ученый. Ну и живи без выпендрежа, как положено. Чемпион, газеты, слава — все в прошлом. Не надо стыдиться этих слов: ты обыкновенный человек. И, чтобы быть счастливым, тебе не надо тянуться на цыпочках. Очень устаешь, когда всю жизнь ходишь на цыпочках».

Судьба не снабжает человека всеми своими дарами. Каждому по порядку. Ему повезло, он, видимо, родился биатлонистом. Но дар судьбы реализован, истрачен, праздник закончен, а другого не предвидится. Хорошо, что Сергей Константинович в свое время все это ему внушил. И хорошо, что он сам это понял. Он вначале и пытался жить простой, нормальной жизнью. Восемь часов в день тянуть службу, к счастью, для него привычное и не изнурительное, а все остальное время суток — его. И это остальное время должно быть легким, счастливым. Так что ему унывать? Они с Олечкой только возвращаются к нормальной жизни. И она его поймет. А если нет? В конце концов тугая пачка денег — тоже аргумент: можно прокатиться всей семьей до Владивостока и даже сплавать на Курилы, можно вдвоем съездить, если ей для лечения комплекса неполноценности так это нужно, за границу, куда-нибудь во Францию или в Италию. Можно начать все сначала: купить снова стенку, роскошную люстру.

Интересно, как на все это отреагирует Олечка? Обморок? Крик? Скандал? Сухие глаза и сжатые губы? А ей уже пора прийти с работы. Ну ладно, пока он спустится на лифте, поставит на стоянку машину, которая так и не понадобилась, а потом начнет уборку квартиры. А уж если дойдет дело до настоящего скандала, если она его не поймет, не захочет понять, если он увидит, что все безнадежно, то машину он расчехлит и со стоянки — только она его и видела. Свою жизнь, свое понимание ее он, Володя, не бросит даже под колеса своей любви. Жизнь-то одна.

4

На следующее утро, в субботу, Володя сквозь сон почувствовал, как Олечка потихоньку, чтобы его не разбудить, выползает из-под его руки. Он сделал вид, что не почувствовал этого, не проснулся, а лишь помогая ей, будто бы во сне, повернулся на бок и сразу щекой наткнулся на горячее мокрое пятно: значит, плакала.