Мемуары сорокалетнего

Ночные улицы были пустынны. Маргарита Артемьевна выходила из дома, торопливо перебегала улицу Качалова с ее старенькими домами и древними тополями, развесившими свои кроны над тротуарами. У Никитских ворот перед мигающими светофорами почти не было машин. Но мельком Маргарита Артемьевна замечала, что в милицейской будке сидел очередной старшина — нескольких из них за время своих поздних прогулок она знала в лицо. Маргарита Артемьевна перебегала через площадь и, уже чуть расслабясь, наслаждаясь вечерней тишиной и свежестью, шла по бульвару к Пушкинской площади, потом к Петровским воротам и там почти до Садового кольца, а дальше мимо Курского вокзала, через улицу Обухова, площадь Ногина и теперь уже через центр, через площадь Свердлова, Манежную, мимо университета, где училась, где прошли ее единственные молодые годы, и улицей Герцена поднималась обратно к Никитским воротам. Изредка на пути, где-нибудь на Петровском бульваре, она садилась на скамейку, доставала из сумочки сигареты — Маргарита Артемьевна курила только во время этих бесстрашных прогулок — и, отдыхая, неумело и торопливо затягивалась. Иногда в неясных сумерках бульвара вдали появлялась одинокая мужская фигура, сердце Маргариты Артемьевны начинало тревожно биться, она сразу же отводила взгляд в сторону и лишь прислушивалась к приближающимся шагам.

Чаще всего мужчина проходил мимо, но изредка шаги переставали звучать возле ее скамейки, и мужской вкрадчивый голос спрашивал: «Девушка, простите, пожалуйста, не найдется ли у вас закурить?» — «Найдется», — говорила Маргарита Артемьевна, и пока она доставала сигарету из пачки, пока горела зажигалка незнакомца или ее спичка, на это время перешедшая в его руки, при неровном коротком блеске огня они оба — и Маргарита Артемьевна и незнакомец — пытливо вглядывались в лица друг другу. Порою Маргарита Артемьевна поражалась красоте даже заурядного мужского лица. Разлету бровей, твердому, пытающему ее зрачки взгляду, рисунку скул. В ее сознании даже в эти короткие мгновения возникали удивительные картины: какие-то совместные прогулки, разговоры, легкие касания. Сердце принималось неистово колотиться. Но погас огонь, недолгий, но все же достаточный, чтобы незнакомец успел разглядеть худенькое, трафаретное личико Маргариты Артемьевны, и, уже холодно поблагодарив за сигарету, незнакомец уходил навсегда без имени, без профессии, без могущей возникнуть нежности.

Если подходил пьяный, Маргарита Артемьевна сразу вставала и шла дальше.

Очень скоро в эти тревожные месяцы, ожидая защиты диссертации, Маргарита Артемьевна поняла, что влечет ее в эти ночные прогулки, поняла их постыдность. Склад ума у нее был все же научный, поэтому она со всей строгостью проанализировала свои действия. Что она могла поделать с собой? Ее лучшие, золотые годы прошли в библиотеках, в сухой, царапающей кожу библиотечной пыли. Когда мальчики, сокурсники ее, жадно на нее глядели, не с ними, а с книгами было ей интересней. «Глупые они какие-то, — жаловалась тогда совсем юная Маргарита подругам, — сразу с руками лезут». А подруги ей поддакивали: «Да, да, несерьезные ребята». Но все подруги, начиная с третьего курса, одна за другой стали выходить замуж за этих несерьезных ребят, возникали у них, кроме студенческих и научных, и другие, более актуальные проблемы: пеленки, кастрюльки, носки мужу, и постепенно оставалась Маргарита Артемьевна одна, все более замыкаясь в своей гордости, в своей науке, которая должна была принести ей и восхищение будущих немыслимых претендентов, и уверенность в себе, и, если повезет, маленькую славу.