Мемуары младенца

Чемпионом по наглому ухаживанию за девушками был главный бонвиван нашего двора Тор. Вот это был размах!

В то далекое советское время конца восьмидесятых он прельщал девиц одним и тем же приемом: говорил, что воевал во Вьетнаме. Две трети целевой аудитории верили. Не четверть, не половина – две трети! Их нисколько не смущало, что ветерану на тот момент было пятнадцать. Правда, выглядел он на все шестнадцать, но все равно. Этой слепой вере в кумира способствовал ряд обстоятельств:

1. История в нашей средней общеобразовательной школе преподавалась с перерывами: учителя в то время менялись едва ли не чаще, чем сама история;

2. Тор был невероятно красив: не исключено, что часть пострадавших просто слушали музыку его голоса;

3. На плече у ветерана красовался шрам. Мы, его старые приятели, знали, что это результат падения с трехколесного велосипеда, причем не во Вьетнаме, а в детстве. Мы, но не девочки. Тор в теплое время года неизменно дрейфовал в алкоголических майках без плеч, обнажая бравый порез (прямо как настоящий Тор – я имею в виду безрукавку). Девочкам он объяснял, что это от напалма. Две трети по-прежнему верили, без вариантов.

4. Наконец, и это было самой сильной стороной его легенды, Тор много рассказывал о своей службе во Вьетнаме. Причем с такими деталями, что порой даже мы сами начинали плыть и сомневаться – а вдруг? Все вокруг с открытыми ртами заслушивались историями о рейдах по деревням, об эвакуации раненых на вертолетах под огнем противника, о вылазках в подземные норы вьетконговцев, о злом сержанте, который пытался его убить, и о том, как они курили что-то через дуло двустволки.

Прекрасный был рассказчик, харизматичный. Про четвертый пункт это уже потом выяснилось, что Тор просто пересказывал фильм Оливера Стоуна «Взвод».

У нас в то время, в конце восьмидесятых, видеомагнитофонов ни у кого не было. А папа Тора работал во Внешторге, и у него видеомагнитофон был. На горе несчастным девушкам.

61. Уроки французского

Одних волнует, где библиотека Ивана Грозного. Других – кто убил Кеннеди.

Для меня тайной века всегда был вопрос, что делал Артюр Рембо с 1873 по 1891 год.

С момента написания последней строчки в восемнадцать лет и до своей смерти в тридцать семь.

С трагической фигурой этого знаменитого французского поэта у меня связана одна комичная история. Как всегда со мной. Меня вообще нельзя приглашать в приличные места. Я и на «Реквиеме» в консерватории начну ржать, припомнив этакое.

Однажды в годы моей придворной юности к нам во двор на грандиозную уличную попойку залетела редкая бабочка.

Красивая умная интеллигентная девушка из хорошей семьи. С манерами, но не манерная. Почти в белом платье, хотя и в джинсах. Дочь помещика, заблудившаяся в своем гигантском поместье и очутившаяся на конюшне. Где даже кони вели себя прилично, а ржали исключительно конюхи.

«Наяда», – как говорил Велюров про свою возлюбленную. Что-то подобное.

Наяда училась в университете, на филфаке.

Она так и сказала:

«Я учусь в университете, на филфаке».

Услышав это, наш банкующий тамада понимающе кивнул, убрал с лавочки водку и поставил на нее порт-вейн «Анапа». Вино, как никак. В его понимании.

Скорее всего, в тот день наяду привела в наш двор подружка. Неизвестно, что та ей посулила. Уж точно не наши пьяные рожи и рожицы. (Это не одно и то же. Некоторые напиваются эпически, до подрыва устоев, до пьяных рож, другие – фельетонно и водевильно, до пьяных умилительных рожиц.) Возможно, подружка заманила наяду обещанием показать архитектурный ансамбль вотчины царя Алексея Михайловича на Серебряно-Виноградном пруду. Эта вотчина действительно располагалась неподалеку от нашего двора, в пяти километрах.

К финалу попойки на закате дня, в качестве развязки нехитрой фабулы подобных мероприятий, на лавочке остались сидеть трое: наяда, рядом с ней мой друг Сема, а следом уже я. Остальные участники дневной вечеринки были живописно разбросаны по двору, как бревна на лобном месте «Дома-2» (хочу идти в ногу с трендами, пусть и хромая).

Внутренний мир наяды к тому моменту выглядел уже изрядно помятым. Хотя внешне девушка держалась молодцом. Она сидела оглушенная, как русалочка, выброшенная на берег в районе Геленджика. Видимо, родители слишком передержали ее. Башня из слоновой кости заметно накренилась.

Сема не оставлял попыток. Вот уж истинный поручик Ржевский, типаж в типаж. Он рассказывал наяде рецепт приготовления коктейля «ерш», из водки и пива, шампанское по вкусу.

«Как же я устала с вами, Семен», – вдруг в отчаянии выдохнула наяда. Бьюсь об заклад: Сема не понял, что она обращается к нему. Мне кажется, до того момента он еще ни разу не слышал своего полного имени.

«Эх, мальчики, мальчики, – как-то по-старушечьи запричитала она, – да вы хоть знаете, кто такой, например, Аполлинер? Или Малларме? Или Рембо?»

Наяда произнесла фамилию Рембо с ударением на последний слог, как и положено, РембО.

В те годы я уже знал, кто такой Рембо. А также Малларме. И даже Аполлинер.