Мемуары

Я все еще жил один в той же однокомнатной квартире в Челси, в кирпичном доме. Был конец декабря, в городе разразился снегопад. Снега выпало столько, что транспортное сообщение было практически парализовано на несколько дней. В доме не работало отопление, и чтобы согреться, приходилось разжигать камин. На углу мне удалось купить несколько чурочек. Как-то вечером, во время этого долгого снегопада, я на такси ехал через Таймс-сквер и заметил около одного дома съежившегося парня. Светловолосый подросток был одет явно не по погоде, это тронуло мое сердце до такой степени, что я крикнул шоферу: «Остановитесь!»

Я выпрыгнул из машины и подбежал к съежившемуся в дверях парню.

— Поедем со мной, ты ведь замерз.

Парень оказался рабочим цирка. Я привез его в свою однокомнатную квартиру в Челси, мы разожгли камин, чтобы согреться, и когда огонь еще только занимался, в дверь раздался стук.

После некоторых колебаний — вполне понятных — я дверь открыл. За нею стояли один мой театральный друг и некая леди, имя которой я называть не буду, скажу только, что она не была его женой.

— Господи, как здесь холодно, — заметил он, а юная леди немедленно отправилась в постель — с единственной целью согреться, я думаю. Мы с цирковым рабочим сидели у камина, как бы медитируя, а с другой стороны комнаты доносились страстные крики и стоны молодой леди, имя которой я опустил. После этого мы все сидели вокруг огня, выпивали, и никто не выказал ни малейшего смущения.

Когда парочка удалилась, мы с молодым человеком заняли в постели их место и, должен вам сказать, вели себя гораздо спокойней — хотя экстаз я испытывал не меньший. Парень жил у меня несколько дней, потом его цирк покинул город, и я снова остался один.

Вскоре после снегопада я купил билет на пароход «Америка», отправлявшийся в Европу, а поскольку наступило Рождество, я нарядил у себя большую елку и устроил торжественный прием. Гости едва помещались в комнате. Звездами вечера были Грета Гарбо и Хелен Хейз.

Гарбо произвела потрясающее впечатление, она была ослепительно прекрасна. Всего лишь несколько недель назад я прошел на улице мимо нее — и не узнал. Мой спутник сказал: «Леди, мимо которой мы только что прошли — Грета Гарбо». Я повернулся и бросился к ней. Правда, ее чудное лицо немного постарело, но красота сохранилась. Как и потрясающая скромность. Она была снисходительна, но немного напугана. Я сообщил ей, что вечером играю в собственной пьесе «Предупреждение малым кораблям», и пригласил ее в театр. Глупее было трудно что-нибудь придумать, но она отклонила приглашение с большим тактом.

— Чудесное предложение. Спасибо. Только я больше нигде не бываю.

И она ушла.

Кажется, я встречался с Гарбо пять раз, и один из них — в том декабре 1947 года, когда в Нью-Йорке только что прошел «Трамвай». Так случилось, что я рассказал Джорджу Кьюкору, что написал сценарий под названием «Розовая спальня». Кьюкор был близким другом Гарбо, и он сказал: «Мне кажется, сценарий надо показать Гарбо. Я все организую».

К моему удивлению, эта легендарная женщина приняла меня в своей квартире в башне «Риц».

Мы сидели в гостиной и пили шнапс. Я воодушевился и начал рассказывать ей сюжет «Розовой спальни». Что-то в ее удивительной и андрогинной[44] красоте позволило мне преодолеть мою обычную робость. Я рассказывал, а она шептала только одно слово: «Чудесно», наклонившись ко мне с восторженным выражением глаз. Я размечтался: «Она будет это играть, она вернется на экран!» Через час, когда я закончил рассказывать сценарий, она еще раз сказала: «Чудесно!» Потом вздохнула, откинулась на подушки дивана. «Да, это чудесно, но не для меня. Отдайте его Джоан Кроуфорд».

Второй раз я увидел Гарбо спустя лет пять, когда был приглашен на небольшой прием, устроенный знаменитой старой характерной актрисой Констанс Коллер. Гарбо была там, я подошел к ней и сказал: «Вы единственная великая трагедийная актриса экрана, вы должны возобновить свою карьеру!»

Гарбо вскочила и воскликнула: «В комнате душно!» Она подбежала к окну, распахнула его, как будто собиралась выпрыгнуть, и простояла так спиной к нам несколько минут.

Старая характерная актриса величественно склонилась ко мне и прошептала: «Никогда не говорите с ней о кино. От таких предложений у нее начинается припадок».

Как печально для художника отказаться от собственного искусства; по-моему, это печальнее, чем смерть…

Видимо, что-то в ее кинокарьере — в Голливуде — было такое, что полностью опрокинуло ее. И она стала вечной легендой, а нам осталась ее «Дама с камелиями», ее «Анна Каренина» и вибрации божественного голоса, великого, как у Дузе.

В конце того декабря, не выдержав беспрестанного нахождения на публике в Нью-Йорке, я отплыл в Европу.

Морской болезни у меня не было, но чувствовал я себя очень плохо и не способен был писать.

Когда я не могу писать, это меня всегда тревожит — словно небо падает мне на голову.

Я прибыл в Шербур, затем — в Париж.