Мемуары

Примерно в то время, когда на Бродвее в 1946 году прошла премьера «Ты тронул меня!», я начал чувствовать, что мое физическое состояние ухудшается — да так оно и было на самом деле. Тем не менее, с точки зрения секса и общества, время было прекрасное. У меня был номер на восемнадцатом этаже отеля «Шелтон». Окно выходило на Ист-ривер, в отеле был бассейн, парилка, я мог заниматься любимым делом — плавать и имел возможность заводить многочисленные приятные знакомства — знакомился я в основном в парилке. В облаках пара я ощущаю сексуальное волнение. Сейчас мне это не подходит, но в те дни я был вполне привлекательным без одежды, а среди посетителей бассейна и парилки было много очаровательных молодых людей. Развлечения растягивались на весь день и на весь вечер. В то время в Нью-Йорке был один мой старый друг, и его успехи в парилке были совершенно феноменальны. Почти после каждого захода в это царство пара он поднимался ко мне с близким по духу молодым человеком, причем так, что каждый раз гостиничный сыщик провожал его до самого номера, чтобы посмотреть, куда он идет и взять себе на заметку.

Постепенно я начал замечать косые и пренебрежительные взгляды со стороны персонала отеля, но меня это нисколько не трогало — мне никогда не удавалось ладить с персоналом отелей и с квартирными хозяйками — по крайней мере, в мои «эмансипированные» годы.

Так весело катилось время, пока в начале декабря я уже больше не мог заблуждаться насчет состояния моего здоровья. Пришлось отказаться от номера в «Шелтоне» и отправиться в Новый Орлеан до наступления Рождества, чтобы пожить спокойной жизнью, как мне советовали доктора. Я был тихим в это время, относительно обеспеченным и потому поселился в довольно роскошном отеле «Поншартрен» на окраине Садового района. Помню, что там я написал одну из моих любимых одноактных пьес, «Несъедобный ужин» — не понимаю, почему ее так редко ставят, ведь она очень веселая.

Но я там был один и начал просматривать объявления в поисках меблированной квартиры в Старом квартале, где жил раньте. Мне повезло — удалось найти очаровательную квартиру на Орлеанской улице, недалеко от тыльной стороны Собора Св. Людовика. У собора была замечательная галерея, и сидя в ней, я мог видеть в саду большую каменную статую Христа с распростертыми руками, как бы приглашающего страдающий мир прийти к Нему.

Там я жил уже не один, а с другом. (Благодаря бескомпромиссно честной природе данных мемуаров, что является их главным достоинством, многие друзья не пожелали, чтобы их фамилии упоминались в этой истории моей жизни. Я понимаю и уважаю их мнение. Я мог бы придумать им имена, как это делается в художественной литературе, или сделать их не такими, какими они были в реальности, но это повредило бы главному принципу книги; поэтому я буду совсем опускать их, сожалея, однако, о пустоте, которая образуется в этом труде — сценической площадке для всех важных dramatis personae моей прошлой жизни. Может быть, кое-кто из них будет оспаривать пропуск некоторых деталей, излишне живописных, с моей точки зрения, но оскорбляющих их нынешнюю чувствительность. В любом случае, я опущу фамилию друга, о котором пишу сейчас.)

А что касается конкретно того друга, который занимал всю мою жизнь в течение полугода — от поздней осени 1946 гада, и который продолжает быть одним из ближайших моих друзей, то позвольте только сказать, что он в тот период освободил меня от самого большого моего несчастья — и самой главной темы моей работы — несчастья одиночества, что преследует меня как тень, тяжелая тень, слишком тяжелая, чтобы таскать ее за собою и днем и ночью…

Вначале я жил чересчур отшельнически для жителя Нового Орлеана, этого общительного города. Все, что я делал — писал. Сначала это было трудно, работа не давала прежнего импульса. Мне казалось, что в моем организме разлит ослабляющий яд, и мне надо накапливать энергию.

Тем не менее в этот сезон я получил свою долю развлечений в высшем обществе Нового Орлеана, которое проживало в основном — или вообще целиком — в дальнем конце Канал-стрит в так называемом Садовом районе.

Однажды вечером я решил, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы устроить в своей маленькой квартирке на Орлеанской улице прием для моих друзей из высшего общества. Многие из молодых девиц, наверное, впервые перешагнули порог квартиры в Старом квартале — если не считать, может быть, здания «Понтальба» на Джексон-сквер, единственном «респектабельном» доме в квартале. Я имею в виду — признаваемым таковым матерями из Садового района.

Мой прием был довольно любопытным.

Помню одну девицу, спросившую, не может ли она увидеть мою спальню.

— Почему нет? Она очень мила.

— Он покажет нам свою спальню, — воскликнула эта юная особа.

Гости гурьбой двинулись туда.

Спальня им, по всей видимости, понравилась. А кому бы она не понравилась? Спальня или самое чудесное место в доме, или самое отвратительное. Моя принадлежала к первой категории.

Потом кто-то повернулся к моему сожителю.

— А теперь покажите нам вашу.

— Ах, я…