Мемуары

Из Бостона пароходом, отходившим раз в сутки, я отплыл в Провинстаун, а там — первые несколько дней — я жил в меблированных комнатах, в очаровательно нестандартном старом деревянном домике с качелями на веранде. Домик населяли такие же очаровательные и нестандартные молодые люди. Там был юный блондин, уступивший моим стремительным ухаживаниям в первый же вечер.

Да, видите ли, я к тому времени уже открыто заявил о своих наклонностях; я не был достаточно ярким человеком, чтобы на меня оборачивались на улицах — было еще далеко до моды на голубые джинсы и майки, которые могли бы стать мне плюсом, потому что у меня хорошая фигура. Зрачок моего левого глаза стал серым от чрезвычайно рано развившейся катаракты. И я все еще был очень скромным — когда не был пьяным. О, я совершенно преображался, стоило мне выпить.

(В те дни я курсировал по Таймс-сквер еще с одним молодым писателем, который предпочитает, чтобы его фамилия не упоминалась в этом контексте, и он приводил меня на угол, где группками собирались моряки и солдаты, и там я вступал с ними в грубые и откровенные переговоры, используя такие прямые выражения, что просто чудо, что они не убивали меня на месте. Я мог подойти к ним и спросить: [стерто автором] — иногда они принимали меня за сутенера, ищущего клиентов для проституток, и отвечали: «Согласны, где девочки?» — и мне приходилось объяснять, что «девочки» — мой партнер и я. Тогда, непонятно почему, они долго смотрели на меня с удивлением, разражались смехом, начинали о чем-то переговариваться, и — в половине случаев соглашались, после чего отправлялись на квартиру моего партнера в Гринич-Виллидж или в мою комнату в АМХ.)

За всем этим стоит, как бы помягче выразиться, девиантный сатириазис, которым я счастливым образом страдал в те далекие годы на Манхэттене. Сексуальность — это эманация, как у людей, так и у животных. Только у животных для этого есть сезоны раз в году, а у меня это было круглогодично.

Иногда я думаю, что было целью наших походов: радость общения с партнером и спортивный интерес или все-таки бесконечно повторяющееся — чисто поверхностное — удовлетворение от самого акта? Я знаю, что мне еще предстояло пережить в «голубом мире» чувство любви, которое преображает акт во что-то более глубокое. Я знал многих гомосексуалистов, живших только ради акта, этот «мятежный ад» тянулся у них до середины жизни и позже, оставляя глубокий след на их лицах и даже отражаясь в их волчьих глазах. Полагаю, меня спасла от этого моя привычка к постоянной работе. Даже когда пришла любовь, работа все равно осталась для меня главным.

Летом 1940 года, в первый его месяц, в Провинстауне, на веселом мысе Кейп, я встретился со светловолосым парнем — на веранде дома, сдаваемого под меблированные комнаты. Есть что-то волшебное в таких домах с верандой и качелями, хоть на Севере, хоть на Юге. И есть l’heure bleue[20], так льстящие блондинам.

Я уселся рядом со светловолосым парнем на качели. Сумерки скрывали мой мутный левый глаз, и, мне кажется, не прошло и десяти минут, как я убедил его — несмотря на его заявления, что он «натурал» — что его жизнь будет неполной, если в ней не будет вечера, проведенного в моих объятиях.

(В «Трамвае» у Бланш есть одна строчка. Митч сказал ей, что, по его мнению, она «прямая»[21], и она отвечает: «Что значит прямая? Линия может быть прямой, или улица, но человеческое сердце — о, нет — оно вьется, как дорога в горах!»)

Распутство овладело мной, еще когда мне не исполнилось тридцати, тем летом 1940 года. И сейчас оно приближается к зениту.

Светловолосый парень оказался всего лишь партнером на одну ночь, мимолетной фразой банальной музыки.

Однако…

Оставалось всего два или три дня до моей встречи с Кипом на пристани Капитана Джека в Провинстауне.