Мемуары

Непосредственным результатом смерти Павла было примирение России с Англией. Англия издавна была самым богатым потребителем русского железа, зерна, строительного леса, серы и пеньки, и приведение России на военное положение по отношению к Англии было одной из главных причин недовольства общества императором Павлом. После его смерти необходимо было изменить положение вещей. На скорую руку, худо или хорошо, устроили сделку, в которой чувствовалась поспешность и желание столковаться во что бы то ни стало. Интересы морских союзников были недостаточно охранены и капитальные пункты о нейтральном флоте были или обойдены молчанием или оставлены открытыми. Единственно, чего желали добиться как можно скорее — это прекращения враждебных отношений. В сущности, император Александр в то время еще не питал большого расположения к Англии; наоборот, воспитание выработало в нем воззрения и симпатии совершенно расходившиеся с теми, которым следовала английская политика в лице Питта. Дюрок и его сотоварищ были приняты императором с большей предупредительностью и сердечностью, чем этого можно было ожидать в минуту реакции, направленной против недавних увлечений Павла Бонапартом. Но прием, оказанный Дюроку, был исключительно следствием тех чувств, которые тайно питал в глубине своей души Александр к принципам 89 г., внушенным ему Лагарпом.

Александр был в восхищении от того, что видел, наконец, французов, участников знаменитой революции, которых считал еще республиканцами. Он смотрел на них с любопытством и интересом: он так много наслышался о них и так много о них думал. Ему и великому князю Константину доставляло большое удовольствие именовать их «citoyen» — «гражданин», название, которым, как простосердечно думал Александр, они гордились. Но это оказалось вовсе не по вкусу посланцам Бонапарта, и им несколько раз пришлось заявлять, что во Франции больше уже нет обычая называться «гражданином», пока Александр и его брат не перестали так величать их.

Главным побуждением, руководившим первым консулом при посылке в Петербург доверенного адъютанта, было желание позондировать намерения молодого императора и предугадать заранее, чего Европа и Франция могут ждать от его царствования. Дюрок, говорят, написал Бонапарту, что нет оснований ни для надежд, ни для опасений. В тот момент этот отзыв казался совершенно правильным и вытекающим из верной оценки характера Александра, каким он представлялся в начале царствования. Однако последующие события доказали полную ошибочность этих предположений.

Граф Панин, еще занимавший тогда свой служебный пост, заключил с Дюроком конвенцию, в которой не было затронуто ни одного из спорных вопросов, долгое время сеявших раздор и мешавших согласию между обоими государствами. В условии, подписанном в Петербурге, был только один достойный замечания параграф: Россия и Франция давали друг другу взаимное обещание не оказывать покровительства политическим эмигрантам и не помогать им в их усилиях, направленных против существующих в их странах порядков.

Парафаф этот имел в виду легитимистов, но относился также и к полякам. Так, первый же государственный акт александровского царствования заключал в себе отказ от тех чувств, которые служили связью между нами. Император ничего не сказал мне об этой статье. Выраженное в ней обязательство, конечно, было вполне естественно в договоре между двумя государствами, желавшими жить в добром согласии, то было необходимым следствием сближения между Россией и Францией, всегда гибельно отзывавшегося на Польше. Я с фустью указал на это императору, но он, хотя и с некоторым замешательством, ответил мне, что это ничего не значит; что нельзя было не принять этой статьи, предложенной французами, так как граф Панин раньше уже дал им на это свое согласие, но что это — только простая формальность, которая не должна меня тревожить, и что судьба Польши по-прежнему близка его сердцу. Впрочем, что может сделать человек, даже самый могущественный и одушевленный самыми лучшими намерениями, пока обстоятельства не придут ему на помощь и не дадут возможности действовать и выполнить свои обещания? Все же, можно сказать с уверенностью, что в то время среди всех монархов только один Александр, хотя и не признаваясь в этом открыто, помнил о поляках и кое-как еще занимался будущностью Польши.

Вся Европа, с Францией во главе, совершенно забыла в это время о Польше. Со времени люневилльского договора во Франции не было больше польской армии; легионы были распущены и отосланы в С.-Доминго, с тем, конечно, чтобы никогда больше оттуда не вернуться. Истинные польские патриоты, потеряв всякую надежду добиться чего-нибудь от Франции для своего отечества, ушли с французской службы. Впечатление от славного падения Костюшко и резни в Праге потускнело под влиянием несчастий и поражений в других странах. Никто больше не думал о нас. Можно ли было удивляться тому, что это общее забвение влияло также и на намерения Александра?