Memory Makers

Это оставляет немного вариантов объединяющей национальной концепции или ответа на вопрос, почему русские принадлежат к одной нации. Наиболее реальным из оставшихся вариантов является культурная память и чувство общей истории. Пожалуй, единственным по-настоящему объединяющим элементом для многих россиян является Великая Отечественная война: это одна из немногих тем, по которой сходятся почти все россияне: по данным опроса, проведенного в сентябре 2020 года, около 89 % испытывают гордость за Великую Победу. Этот показатель вырос по сравнению с 82 процентами в сентябре 2012 года (Левада-центр 2020). Улавливая и поощряя эту гордость, российское правительство при поддержке государственных СМИ использует культурную память для сплочения избитой, уязвленной и разделенной нации. Для этого они продвигают нарративы, которые могут поддержать большинство людей, используя меланж самых популярных исторических нарративов, которые привлекают как можно больше идеологий и политических убеждений: империалистов, ностальгирующих по коммунизму, сторонников сильного государства и этнонационалистов (Government.ru 2013).

Кремль не столько диктует историю, сколько присваивает ее. Это объясняет, почему в 2017 году Путин лично открыл Стену скорби (Stena skorby), мемориал в честь жертв политических преследований сталинской эпохи. Если бы Кремль намеревался просто объявить вне закона память о лагерях и репрессиях, то появление политического руководства страны на этом открытии было бы странным. Напротив, оно представляло собой определенный уровень признания Большого террора и ужасов тех времен, но это признание, как и многое другое в России, должно было происходить на собственных условиях руководства. Соответственно, речь Путина на церемонии открытия была посвящена преодолению раскола и извлечению правильных уроков из истории - основным принципам его общего использования прошлого. В соответствии с этой речью российские чиновники и политики попытались переделать национальный нарратив вокруг ГУЛАГа так, чтобы он поддерживал их мировоззрение, а не умалял его; например, один из немногих российских музеев лагерей ГУЛАГа Пермь-36 в 2015 году был объявлен иностранным агентом и передан местным властям, которые с тех пор организовали новые экспозиции, посвященные вкладу заключенных в Великую Отечественную войну, и не осуждающие выставки о КГБ и охранниках лагеря (Coda Story 2020). Принудительное закрытие "Мемориала" в 2021 году - еще одно свидетельство одержимости контролем над повествованием; его следует рассматривать не как пример полного запрета памяти о ГУЛАГе, а скорее как запрет на неудобную или "непригодную" память.

Как показано в примере с музеем лагеря Пермь-36, несмотря на естественную тенденцию западных СМИ фокусироваться на Путине, что само по себе подстегивается (само)проекцией последнего как человека, полностью контролирующего ситуацию, российский президент был далеко не единственным и не самым агрессивным "создателем памяти". Вместо этого, как и в целом в российской политике, обращение к истории лучше рассматривать как сложную сеть практик и нарративов, продвигаемых государством и связанными с ним органами и в той или иной степени подхватываемых российскими гражданами. Это органичное восприятие затем присваивается государством и манипулируется таким образом, чтобы лучше представлять желаемый образ государства. В последующих главах я попытаюсь всесторонне рассмотреть эти виды использования истории и взаимодействия с памятью, показав, как обращение к истории одновременно служит легитимации политики и правления Кремля и делегитимации соперников посредством тактического и стратегического применения и продвижения трех основных мировоззренческих идей: необходимости сильного российского государства, особого пути России и мессианского статуса России как великой державы.

Обоснованием такого мировоззрения служит аргумент о том, что (правильные, патриотичные) русские имеют доступ к обогащенному пониманию мира, осознанию или сознанию собственной истории и традиций, что наделяет их привилегированным знанием о том, как устроен мир. Представление о том, что русские особенно информированы и осведомлены о собственной истории, также отвлекает внимание от расхождений внутри "пригодных" кремлевских исторических нарративов, смещая акцент с "того, что" известно, на "действие" знания. Это способствует тому, что Кремль может апеллировать к различным идеологиям, потому что, откровенно говоря, кто не хочет принадлежать к группе, обладающей особым пониманием исторической правды?