Меморандум

Глеб минут пять молча смотрел на белеющий на горизонте храм. Издавна он привык получать всё желаемое без промедления, только с некоторых пор всё приелось, ничего не радовало, в душе поселилась пустота, зияющая черной бездной. Иной раз он даже ловил себя на мысли о самовольном прерывании жизни, с недвусмысленным интересом поглядывая на позолоченный «вальтер», приглашающий взять его в руку, направить ствол в аккуратно подстриженный висок и мягко надавить на спусковой крючок…И всё! Всё встанет на свои места — живые продолжат жить, а мертвец отойдет к мертвецам. И только последний материнский взгляд, брошенный сыну с трапа самолета, растерянный, испуганный, умоляющий — останавливал его руку, унимал острейшее желание прикончить всё разом.

Потому, наверное, Рокотов велел шоферу найти ближайший магазин одежды. Им оказался обычный сельский универмаг с сонными тетками за прилавком. Он выбрал себе серые брюки, пиджак, ковбойку — всё будто из советских времен; подобрал рабочие ботинки грубой кожи. Переоделся, отдал шоферу прежние наряды и отправил домой. «Вернусь через пару дней», — сказал он напоследок и хлопнул дверцей автомобиля.

Старец Фома принял его так, будто давно ожидал. Они проговорили вечер и всю ночь до рассвета. Из кельи Рокотов вышел другим человеком. Он пожил при храме еще два дня и ушел пешком с шерстяной нитью в руках, непрестанно повторяя шепотом некие таинственные слова.

…С тех пор всё и посыпалось. Управление заводом он передал партнеру, лучшему другу, который за три месяца «на законных основаниях» отнял у него почти все деньги. Отчим, уехавший жить на Кипр, помешать тому не смог. Сын Глеба женился, денег на новое жилье не оказалось, пришлось разменять квартиру на Неглинной на две крошечные в спальных районах. И сын, и жена его запилили, наперебой злорадно унижая бывшего кормильца. Друзья перестали «выходить на связь». По благословению старца Глеб сменил фамилию отчима на отцовскую, что добавило насмешек домашних. Устроился работать сторожем в церковь, чуть позже стал вести кружок при воскресной школе, что приносило в семейный бюджет весьма скромные деньги.

Словом, он всё потерял, почти всё…

…И отправился Глеб к старцу.

— У меня отнято всё, чем я владел. Как вы и предсказывали.

— Тебя это опечалило?

— Нет, ведь я получил желанное.

— Ты видел Царствие Небесное?

— Видел, Отче. В молитвенных озарениях, в тонком сне, как бы издалека, сквозь мутное стекло. Оно прекрасно и… совершенно! Я познал то, ради чего христиане идут на мучения, на смерть. Только чтобы взглянуть на эту красоту, я бы снова и снова отдал всё. А уж там жить, да жить вечно — это ли не цель.

— Скажи, Глеб, над тобой издеваются, унижают?

— Да, конечно, отец Фома.

— И как ты к этому относишься?

— Как вы и велели. Прошу прощения у обидчиков, жалею их — ведь им пока недоступны Небеса. Что еще… Непрестанно молюсь о помиловании «ненавидящих и обидящих», о просвещении, чтобы и они хотя бы одним глазком, хотя бы на миг, увидели то, что видел и пережил я сам.

— Тогда всё хорошо. Можешь продолжать в том же духе.

— Отче, может быть я проявляю дерзость, тогда простите меня. Я прочел житие вашего святого — апостола Фомы, как он в Небесном Царствии строил дворец. И еще про Соломона, как он выпросил у Бога мудрости. И еще о том, как святитель Никита Новгородский летал на нечистом в Иерусалим…

— Чего же хочешь ты, Глебушка?

— Простите, отче… Хочу слетать в Небеса. Возможно ли это?

— Всё возможно для любящих Господа. Давай, сынок, помолимся от души, а уж как управит Господь, то и примем с радостью, что бы Он нам ни даровал — и горькое, и сладкое.

В ту звездную тихую ночь молились они вместе. Обычно Глеб после двухчасового правила по четкам чувствовал смертельную усталость и проваливался в глубокий сон. В ту ночь всё было иначе: и старец, и послушник, словно обрели мощные крылья, они оторвались от земли и вознеслись в черный космос. Земля осталась сзади, где-то далеко внизу. Мимо пролетали звезды, галактики, причудливые звездные скопления. Наконец, и вселенная осталась позади. Они пролетели сквозь ангельские чины, светящимися слоями окружавшие черное ядро мироздания — здесь они остановились и пали ниц. Глеб вспомнил, как читал у Святых отцов про мрак совлечения — наверное, они оказались именно в таком таинственном месте.

Молитвенников пронзил страх и трепет. Они встали перед последним препятствием, отделяющим тварь от Творца. Быть может, осознание всемогущества Бога — и своё притом ничтожество погрузили их во мрак совлечения. Во всяком случае, животный страх уж точно сдирал с них тленные остатки гордого самомнения. О, как горячо и жадно они молились! Так, наверное, молятся солдаты перед боем, тем самым, в котором все должны погибнуть наверняка, когда шансов выжить нет ни у кого. Когда каждый знает наверняка: через несколько мгновений — Суд Божий, самый главный экзамен в жизни.