Медвежатник

— А в глаз не хочешь? — осведомился Влас Всеволодович, напирая на хозяина бездонным брюхом. — Сказано тебе было, что квартиры открытыми держать надо. А у тебя больше половины заперто!

Хозяин едва отскочил в сторону, опасаясь быть подмятым под могучими ногами пристава, и мелко засеменил следом.

— Так ить не моя вина, — уныло отпирался он, всерьез обеспокоенный тем, что угроза будет проведена немедленно. Впрочем, если разобраться, пара синяков не самое худшее, что можно было ожидать от встречи с приставом. — Можно и в зубы, коли заслужил, — вышел вперед хозяин и с готовностью подставил лицо.

Он даже прикрыл глаза, ожидая удара.

— Как тебя зовут? — неожиданно поинтересовался Ксенофонтов.

— Аникеем кличут, по батюшке Аристархович, а фамилия моя Маркелов, — не без достоинства отвечал бывший мазурик.

— Дура-ак ты, Аникей Аристархович! — беззлобно протянул Ксенофонтов. — Да уж ладно, что тут поделаешь. Видимо, уродился таким. А это уже не исправишь. Вот что я тебе скажу: чтобы все двери через минуту были открыты, все чуланы распахнуты. А чердаки чтобы не запирал! Понял?

— Уразумел, ваше благородие! Все как есть уразумел! — затряс головой толстяк.

Видно, от чрезмерного усердия у него побагровела даже шея. И выглядела совсем раскаленной, кажется, дотронешься до нее влажным пальцем, и она угрожающе зашипит.

Глава 18

Свою карьеру на Хитровке Аникей Аристархович начинал некогда в качестве голубятника, и не без успеха; воровал постиранное белье с чердаков. В уголовном мире профессия голубятника не самая почитаемая, доводилось ему обирать и пьяных, за что его брезгливо называли портяночником. Трижды он попадался на облавах и один раз был выслан из Москвы, куда вернулся только через полтора года. Возможно, до самых седин Аникей Аристархович крал бы постиранное белье и подмешивал бы снотворное в стаканы к собутыльникам, если бы на проворного малого однажды не обратил внимание один из самых уважаемых барыг Хитровки. Поманив пацана пальцем, он спросил:

— Заработать хочешь? Ну, скажем, рубль в неделю?

— Ясное дело, не откажусь, — весело ответил Аникей, предчувствуя, что состоявшаяся встреча сильно повлияет на его судьбу.

— А если так, будешь наведываться к громилам и от меня поклон передавать. А заодно, как бы между прочим, скажешь тайком, что имеется местечко, где за красивый товар можно получить хорошие деньги. И чтобы без дураков у меня было! — помахал он грозно пальцем. — Большие деньги просто так не даются. Если что дурное за тобой увижу — добро захочешь припрятать или там приставу начнешь нашептывать — убью! А потом скину куда-нибудь в канал, и пускай тебя крысы жрут.

— Обидеть хочешь, хозяин, — широко заулыбался Аникей, понимая, что сегодняшним вечером перепрыгнул через несколько ступеней в криминальной иерархии. Через год барыга утроил Аникею жалованье, а еще через три он уже сам сумел сколотить небольшую сумму и стал одеваться, как старший приказчик в каком-нибудь дорогом универмаге. Дела у барыги шли отменно, кроме скупки краденого он занимался еще и тем, что давал деньги в рост. Уже через пять лет он сколотил капиталец, позволивший ему купить продовольственную лавку в самом центре Москвы. С того времени он зажил как потомственный купец, навсегда открестившись от прежнего ремесла.

Аникею Аристарховичу в наследство от барыги досталась прибыльная ночлежка и масса постоянных клиентов. В своей комнате за перегородкой он держал награбленный товар, который через верных людей реализовывал во многих городах России. Первое, что он сделал, когда заявилась полиция, — перенес весь товар в глубокий подвал, засыпав его вековым сырьем, пропахшим плесенью, зловонием и еще бог знает чем. Нужно было совсем не иметь брезгливости, чтобы притронуться к хламу хотя бы мизинцем. И сейчас Аникей Аристархович чувствовал себя совершенно спокойно. Единственное, что его тяготило, — непредсказуемость Ксенофонтова: он мог оставаться до приторности любезным, что потом совсем не мешало отправить собеседника в ссылку, а то и вовсе спровадить на каторгу.

— Двери открывайте, мать вашу! — надрывал горло Аникей Аристархович. — Иначе всех повыгоняю к едрене фене!

Угроза подействовала: неприветливо захлопали двери, отворясь, из проемов показались косматые и помятые физиономии. Трудно было представить, что в одном месте может быть сосредоточено такое количество бродяг и калек. Размахивая костылями, они злобно огрызались, встречали Маркелова и полицейских изощренной бранью и с такой яростью смотрели вокруг, что огонь, полыхающий в их глазах, мог запросто запалить рассохшийся скрипучий пол.

— Кровопийца ты, Аникей! Похуже урядника будешь! Мало того что дерешь с нас за ночлежку, как за модную гостиницу, так ты еще и полицию нагнал!

— Молчать! — Голос Аникея все более набирал силу. — Всех повыставляю! — И уже угодливо, повернувшись к приставу, продолжал: — Жалею я их очень, а они все пользуются моей добротой. Не выбросишь же калек на улицу.

— Не выбросишь, — охотно соглашался Ксенофонтов и, зажимая нос, заглядывал в следующую комнату.