Медвежатник

Так и есть: дверь запирала обыкновенная швабра с потемневшим черенком. Стараясь не шуметь, он аккуратно вытащил черенок и поставил швабру в угол. Дверь придерживали мощные пружины. Савелий знал, что они не должны заскрипеть — его человек обильно полил стыки машинным маслом, за что получил дополнительное вознаграждение.

Савелий потянул дверь за ручку и вышел на улицу.

Легкой походкой счастливого любовника он зашагал по мостовой, туда, где его терпеливо дожидалась пролетка.

Глава 17

Аркаша посмотрел на часы и невольно улыбнулся — в третий раз, — и опять никто из присутствующих не мог понять причину веселья крупье. Уже прошло два часа, а следовательно, везению господина Аристова пришел конец.

В этот раз на банке лежало почти семьдесят тысяч рублей. Весьма неплохая сумма.

Аркаша посмотрел на генерала. Аристов, как мог, скрывал возбуждение, однако оно прорывалось в нетерпеливых движениях и в алчном блеске глаз. Крупье достал новую колоду, показал игрокам, что она не распечатана, как и все предыдущие, и отрезал ножницами самый край, после чего вытащил колоду и, показав ее вновь, принялся тасовать.

Григорий Васильевич внимательно следил за быстрыми руками банкомета. Своими движениями он напоминал искусного фокусника, и генерал без злобы подумал о том, что обладатель таких пальцев непременно должен посидеть в кутузке.

Карты розданы. Григорий Васильевич взял их не сразу, в дверях опять появился адъютант, и он подумал о том, что его чрезмерно старательный подчиненный на этот раз спугнет нужную масть.

Сохраняя на лице полнейшую беспечность, генерал собрал карты в небольшую стопку и приоткрыл первую из них. Настроение упало мгновенно, как только его глаза натолкнулись на червовую восьмерку; вторая карта была и того хуже — семерка треф. Третью карту он открыл после паузы, наивно полагая, что карточный бог преподнес ему сюрприз в виде козырного туза. Но чуда не случилось: на него издевательски смотрела шестерка пик. «За такую раздачу руки оторвать следовало бы!» — подумал Аристов, посмотрев на холеные пальцы крупье, и, поймав на себе изучающий взгляд Аркаши, улыбнулся одними краешками губ.

Эту партию он проиграл вчистую, лишившись выставленных тридцати тысяч. В иное время он стал бы добиваться полной победы или абсолютного поражения, но сейчас решил поступить благоразумнее. Аристов поднялся из-за стола, поблагодарил присутствующих за компанию и победно перешел в зал, унося с собой выигрыш едва ли не в четверть миллиона.

Посмотрев хмуро на адъютанта, застывшего в почтении у самых дверей, он дал себе слово никогда более не брать его с собой в особняк Гагариных.

* * *

Показались кулаковские дома — длинные каменные строения барачного типа. Именно в них находилась городская ночлежка.

— С Богом! — произнес Влас Ксенофонтов и, сняв уставную фуражку, неожиданно для самого себя, перекрестился.

Городовые и жандармы, выстроившись в цепь, стараясь не шуметь, двинулись к ночлежным домам.

Откуда-то сверху раздался залихватский свист, и тишину разодрал хриплый бас:

— Полиция!

Мгновенно распахнулись окна первого этажа, озабоченно лязгнув шпингалетами. В некоторых местах брызнуло на камни разбитое стекло, и на землю, почти одновременно, прыгнуло три человека.

— Стоять! — орали полицейские.

Двоих скрутили сразу и, жестоко заломив руки к самому затылку, поволокли в сторону. Третий лихо пробежал через площадь и свернул за угол. Однако налетел на вторую цепь и был мгновенно задержан.

Полицейские ворвались в коридоры, быстро разбежались по комнатам.

— Двери не закрывать!

— Ну и вонища у вас, братцы! — переступил порог кулаковского дома Ксенофонтов, затыкая нос. — Чем вы здесь дышите?

— Это тебе, барин, не гостиница «Метрополь», а ночлежка, — вежливо заметил старик лет шестидесяти, в приветствии приподняв ветхую, в дырах, шляпу. — Прошу прощения.

— Никого не выпускать, — распорядился Ксенофонтов.

В кулаковских домах он был не впервые, а потому прекрасно знал, что едва ли не в каждой комнате его мог поджидать неприятный сюрприз. Даже за самой благообразной физиономией может прятаться убийца.

— Проверьте у этого философа документы, — распорядился Ксенофонтов.

— Только вы ошибаетесь, ваше благородие. Не философ, а художник!

— Вот как? — не удивился Ксенофонтов.

На Хитровке порой встречаются весьма любопытные экземпляры.

— Он не врет, — выглянула из соседней комнаты женщина лет пятидесяти. Лицо помятое, словно после зимней спячки, но, как это порой случается, оно по-прежнему продолжало нести остатки былой красоты. — Его картина в Третьяковке висит, голую бабу нарисовал.

— Есть такое дело, — с достоинством отвечал «художник», выставив вперед подбородок. — Если бы вы только знали, какие женщины мне позировали. — «Художник» в восхищении закатил глаза. — Какие это были натуры! Но лучших из них я находил знаете где?.. Ни за что не поверите… В домах терпимости! Да, было время, господа!

— Гоните его в шею! — распорядился Ксенофонтов.

— Позвольте! — протестующе выкрикнул «художник» уже у дверей, выпроваживаемый во двор крепкими полицейскими.