Медвежатник

— Пускай товар припрячут. Сегодня не самый лучший день, чтобы задорить фараонов краденым. Да и сам пускай схоронится где-нибудь в укромном месте. И чтобы поторопился! Хитровку оцепят уже через час.

— Слушаюсь, Савелий Николаевич, — понимающе протянул Андрюша и вдоль спины огрел лошадку тяжелой плетью. — А сами вы куда?

— А у меня здесь свои дела имеются.

— Пошла, родимая! — крикнул Андрюша, и лошадь, опасаясь очередной горячительной добавки, прибавила ходу.

— Останови здесь, — приказал Савелий.

— Тпру! — потянул на себя поводья Андрюша, и животное, сердито боднув воздух, замерло. — Вы бы, хозяин, поберегли себя, мало ли чего. Да и время нынче неспокойное, как бы кто из пришлых не сгубил.

— Не беспокойся за меня, поезжай! — сказал Савелий и, не оборачиваясь, направился в сторону Ильинки.

Фасад Московской биржи величественно проступал в сгустившихся сумерках. На фоне двухэтажных строений государственное здание выглядело огромным кораблем среди утлых суденышек. Вдоль фасада неторопливо прохаживался городовой, и по его унылому лицу было заметно, что он проклинал ночное дежурство и не мог дождаться часа, когда наконец явится смена.

Савелий Родионов остановился в двух кварталах от биржи. Осмотрелся по сторонам: улица выглядела пустынной, только где-то на противоположной стороне улицы, от душевной тоски, заунывно тявкала собака.

Родионов свернул в переулок, остановился у небольшого деревянного домика с махонькими окнами и негромко постучал пальцами в окно. Сначала было тихо, а потом в глубине комнаты вспыхнул фитиль от лампадки и чей-то рассерженный голос пророкотал:

— Кто это?! Кого там несет в такую темень?!

— Открывай, Антон! — добавил в голос строгости Савелий. — Свои!

Занавески на окне дрогнули, и в следующую секунду показалась взлохмаченная мужская голова. Лицо вытянутое, а на самом подбородке пучок темных волос.

— Боженьки святы! Неужто это вы, Савелий Николаевич? — растянулось в доброжелательной улыбке лицо. — Кабы знать, я бы подготовился. Чаю бы хоть доброго у Елисеева купил.

Дверь открылась, и на пороге появился молодой мужичонка лет двадцати пяти.

— Проходите, Савелий Николаевич! Какая радость, какая радость! Ну кто бы мог подумать. Я сейчас чайку поставлю.

Родионов прошел в махонькую прихожую. Хозяин чем-то погремел в самом углу, и в комнате тусклым светом замерцала лампа.

— Ты все подготовил, Антон, что я просил?

— А как же, Савелий Николаевич, подготовил, как вы просили. А только разве сегодня? — осторожно поинтересовался Антон Пешня. — Кажись, мы на другой день сговаривались.

— Все изменилось, Антон, придется сегодня.

— Ну, ежели так, — неуверенно протянул Антон и скрылся в соседней комнате. — Куда же я его запрятал, — рылся он шумно: на пол мягко падали какие-то вещи, с мелким дребезжанием опрокинулся металлический предмет, а еще через мгновение раздался победный голос Антона: — Едрит твою! Отыскался. Это надо же так затолкать. А все потому, что беспокойства нынче много, жандармы под окнами так и шныряют. Никогда не знаешь, когда их нелегкая в дом может занести. — Антон вышел, сжимая в руках маленький чемоданчик, слегка поцарапанный, но не старый. С таким багажом на улицах Москвы встречаются посыльные, да еще мелкие служащие, заявившиеся в Белокаменную для удовольствий.

Савелий взял чемодан, щелкнул замками и внимательно осмотрел реквизит: инструменты лежали в ячейках, сверла в особом кармашке, а дрель, пристегнутая короткими кожаными ремешками, в специальном углублении, здесь же — небольшой молоток с заостренным наконечником.

Савелий аккуратно закрыл крышку и произнес:

— Кажется, все.

— Обижаешь, хозяин. Здесь все, до единого сверлышка.

— Ладно, обидчивый какой нашелся, — примирительно произнес Савелий. — Пошутил я.

Губы Антона разошлись в доброжелательной улыбке.

— Да я знаю, хозяин, что вы напрасно не обидите. А я чемоданчик-то далеко упрятал — оттого, что ко мне городовой начал захаживать. Постучится вот так в окошечко и требует, чтобы я ему открыл. А куда денешься? — всплеснул Антон Пешня руками. — Отворяешь. Так вот, он в комнату зайдет, о том о сем спрашивать начнет. Поинтересуется, справная ли у меня баба, не щиплет ли меня за бороду, когда я спозаранку возвращаюсь. А потом достанет початую клюквенную настойку и нальет себе в стакан. Хряпнет от души и долой с моих глаз. И так каждый день, а то бывает, что и по два раза заходит. Говорит, служба у него так веселее проходит. Оно и понятно, что веселее. Я, бывает, приложусь иной раз, так в голове такая музыка заведется, что ничего другого и не надо.

— Ладно, Антон, одевайся побыстрее. Время не терпит. Ты не забыл, что нужно делать?

— Как же можно, хозяин?! Да не в жисть! Ох, господи, куда же она подевалась-то, — завертел Пешня головой и, натолкнувшись глазами на легкую кожаную тужурку, лежавшую комом на лавке, облегченно воскликнул: — Вот она! А то знаете ли как бывает… Так мы сейчас?

— Нет, планы меняются, мы идем на Московскую биржу.

— Вот как? Но ведь там же городовой.

Савелий улыбнулся:

— Это ведь только усиливает остроту ощущений! Или я не прав?

* * *