Медвежатник

Петр Николаевич с плохо скрываемым страхом посмотрел на детину. Хватка Петра Николаевича заметно ослабела, а Лиза выдернула руку и опрометью бросилась к дверям. Следом неторопливо пошел Савелий.

Пролетка стояла в условленном месте — у самого выезда. Лошадка нетерпеливо стучала копытами, предвкушая быструю езду. Извозчик нервничал: он то брался за поводья, а то вдруг сбрасывал их на круп лошадки. И когда из здания вышли взволнованная Елизавета, а следом за ней Савелий, его тоскующая физиономия приобрела осмысленность.

— Где же ты, барин, пропадаешь? — нарочито громко произнес он. — Я тебя, поди, целый час прождал. Теперь ты одним гривенником не отделаешься.

— Ничего, голубчик, — улыбнулся Савелий, подсаживая Елизавету. — За твое долготерпение ты от меня рублевку получишь. Выпей на извозном дворе за мое здоровье.

— Уразумел, барин, — весело отозвался татарин и уже тише, заглядывая в самое лицо Савелию, произнес: — Все ли в порядке, Савелий Николаевич? Я уже беспокоиться начал.

— Обошлось, — негромко произнес Родионов. — Трогай!

Извозчик поднял вожжи и хлестко опустил их на круп лошади. Колеса пролетки выбросили в сторону ворох гравия, и вороная, набирая скорость, устремилась прочь со двора.

— Господи, да как же это я, — ломала Лиза руки. — Господи, да он же меня не отпускал.

— Успокойся, Елизавета, все позади.

— Господи, а если он меня в следующий раз увидит? Я же пропаду.

— Тебе не стоит волноваться, никто тебя не увидит, — отозвался Савелий.

Кучер погонял резво, заставляя случайных прохожих выскакивать на тротуар.

— Караул! — напрягая легкие, орал он, когда какой-нибудь нерадивый пешеход принимал проезжую часть за тропинки Тверского бульвара. — Поберегись!

Порой казалось, что пролетка вот-вот опрокинется набок. На крутом вираже она вставала на два колеса, скрипя осями, после чего с громким стуком опускалась на мостовую.

— Если бы не тот мужчина, я даже не знаю, что было бы, — понемногу приходила в себя Елизавета.

— Успокойся, дорогая, ничего бы не случилось.

— А ты, случайно, не знаешь того мужчину… ну, что за меня заступился?

— Знаю, милая, его зовут Андрей. Смею тебя уверить, милейший человек!

Савелий невольно улыбнулся, вспомнив о том, как несколько дней назад милейший человек разбил лбы двум городовым.

— Куда изволите, Савелий Николаевич? — извозчик попридержал малость лошадку, когда они отъехали уже изрядное расстояние.

— А ты, я вижу, позабыл, — укоризненно произнес Савелий. — Вези меня на Большую Дмитровку.

— Уразумел, Савелий Николаевич, — отозвался извозчик и кнутом поддал по крупу лошади.

На Большой Дмитровке находился дом Левитина, где Савелий Николаевич снимал в третьем этаже четыре комнаты.

Глава 10

Аристов в ярости метался по кабинету, словно раненый тигр. Он размахивал в воздухе «Московскими ведомостями» и сердито выговаривал:

— Что же это творится? Не проходит и дня, чтобы грабители не вскрыли какой-нибудь сейф. По всей России у меня два десятка донесений, и в каждом из них говорится об ограблении банков!

— Разрешите заметить, ваше сиятельство, в России действует, скорее всего, несколько преступных шаек, — проговорил Макаров, чиновник по особым поручениям. Он был небольшого росточка, совершенно лыс, отчего его голова напоминала невызревшую дыню. Сергей Гурьевич Макаров носил костюм темно-синего цвета в мелкую светлую клетку и даже по большим праздникам никогда не менял своего наряда. Единственное, что он позволял себе перед Рождеством, так это тонкую трость с набалдашником из слоновой кости. В обычные дни в его руке находился крепкий посох, больше смахивающий на дубину, который он неустанно перебирал между пальцами, как опытный жонглер привычную кеглю. Секрет его любви к синей материи заключался в том, что Макаров не переваривал иного цвета. И, как втайне говорили злопыхатели, даже исподнее у него было темно-синего цвета. В злой шутке была значительная доля правды — Макаров имел с дюжину совершенно одинаковых костюмов и столько же пар обуви одного фасона. Увидеть его в ином одеянии было невозможно.

Скорее всего, постоянство Макарова было издержкой профессии. Свою карьеру Сергей Гурьевич начал с обыкновенного филера, главной чертой которого всегда была неприметность. Он был вынужден слиться с фасадами зданий, чего невозможно было осуществить в более светлых нарядах.

Сергей Гурьевич был почти легендарной личностью. Территория, которую он курировал, в Москве считалась самой благонадежной. Он знал всех рецидивистов, мошенников, карточных шулеров. А о его проницательности воры слагали легенды. Бывает, заявится к какому-нибудь храпу, сядет на услужливо подставленный стул и молвит без затей:

— Вот что, Иваныч, привиделся мне сон, будто бы ты ювелира Мельникова решил ограбить.

Перепуганный храп неистово божится:

— Да разве бы я посмел, Сергей Гурьевич! Да пусть меня черти на тысячу кусков растащат, ежели так.