Медовый месяц: Рассказы

Поезд замедлил ход. Машинист вновь дал оглушительный свисток. Они подъезжали к городу. Мимо заскользили розовые, желтые дома, но уже на этаж два повыше, они еще спали, прикрыв глаза зелеными веками, под охраной подрагивающих в чистом воздухе и будто вставших на цыпочки, чтобы лучше слышать, тополей. В одном доме женщина открыла ставни, перевесила через подоконник красно белый матрац, да так и осталась стоять, пристально вглядываясь в проходящий мимо поезд. У нее были белое лицо, черные волосы и белая шерстяная шаль на плечах. В дверях и окнах просыпающихся домов начали появляться другие женщины. Навстречу прошла отара овец. Их гнал пастух в синей блузе и деревянных, с острыми носами башмаках. Смотрите! Смотрите же, какие цветы! И возле станции! Обычные розы похожи на букеты для невест, герань — белая, розовая, словно из воска, такую никогда не вырастишь дома, разве в теплице. Поезд шел все медленнее. Какой-то мужчина поливал из лейки платформу.

— А-а-а-ах!

Кто-то бежал, размахивая руками. Высокая толстая женщина протиснулась в стеклянную дверь с подносом клубники в руках. Ужасно хочется пить! Пить!

— А-а-а-ах!

Тот же самый человек бежал обратно. Поезд остановился. Старичок надел пальто и улыбнулся ей. Он что-то сказал, но она не разобрала, только улыбнулась в ответ, и он вышел. Пока его не было, юная гувернанточка оглядела себя в зеркале, что-то встряхнула, что-то пригладила с той аккуратностью и практичностью, которые свойственны взрослой девушке, путешествующей одной, когда она должна рассчитывать только на свои руки и глаза. Пить, пить! В воздухе пахло водой. Она опустила окно, и толстая женщина с клубникой специально прошла совсем рядом с высоко поднятым подбородком.

— Nein, danke[31], — сказала гувернантка, не в силах отвести глаза от огромных ягод, уложенных на блестящие листья. — Wieviel?[32] — все-таки спросила она.

— Две с половиной марки, фрейлейн.

— Боже милостивый!

Она отошла от окна, вновь уселась в своем углу и целую минуту ощущала себя весьма рассудительной особой. Полкроны!

— Х-о-о-о-о-о-и-и-и! — зашумел паровоз, собираясь с силами. Жаль будет, подумала она, если старичок опоздает. Уже совсем светло. Ах, какая прелесть! Вот только жажда. Куда же он пропал? А, вот и он. Она от души улыбнулась ему, как улыбаются старому надежному другу, широко, открыто, до ямочек на щеках, а он закрыл дверь, повернулся к ней лицом и достал из-под пелерины корзиночку с клубникой.

— Надеюсь, фрейлейн окажет мне честь…

— Это? Мне? — Она отпрянула от него, даже подняла руки, как бы защищаясь от алого котенка, которого он собирался швырнуть ей на колени.

— Конечно же, вам, — спокойно сказал старичок. — Я уж лет двадцать, как ее не ем.

— Ой, спасибо. Danke bestens[33] — с запинкой произнесла она, — sie sind so sehr sch"on![34]

— Ешьте, ешьте, — в голосе и во взгляде старичка была лишь одна доброжелательность. — Хотя бы одну.

— Нет, нет, нет.

Движения ее ручки были полны робости и очарования. Каждую ягоду она кусала два раза, такие они были большие… сок бежал по ее пальцам… И тут, жуя ягоды, она в первый раз представила себе старичка этаким милым родным дедушкой. Не дедушка, а чудо! Прямо как в книжке!

Солнце поднялось уже высоко, и голубое небо поглотило розовые клубничные облака.

— Вкусно? — спросил старичок. — Не хуже, чем на вид?

Съев ягоды, гувернанточка прониклась к старичку такой симпатией, словно была знакома с ним много-много лет. Она рассказала ему о фрау Арнольдт, о том, как получила у нее место.

Может, он знает, где находится отель «Грюнвальд»? Фрау Арнольдт приедет только вечером. Он же молча слушал ее, пока не узнал о ее делах, может быть, даже больше, чем она сама. Тогда он сказал… глядя в сторону… разглаживая сложенные вместе коричневые замшевые перчатки.

— Может быть, тогда вы разрешите мне показать вам Мюнхен? Конечно, не весь. Разве лишь Картинную галерею и Английский сад? Будет очень жалко, если вы целый день проведете в отеле. Да там вам будет и неудобно… в чужом месте, одной. Nicht wahr?[35] Вы возвратитесь сразу после полудня или когда пожелаете и доставите старику большое удовольствие.

— Да, — сказала она, и он немедленно принялся ее благодарить, расписывать свое путешествие в Турцию, розовое масло, отчего ее колебания лишь усилились. Наверное, она поступает дурно. К тому же она его совсем не знает, но он такой старый и был добр к ней… Не говоря уж о клубнике… Как она объяснит причину отказа? И это ее последний день, самый последний день, когда она может делать все, что ей угодно. Я поступаю дурно! Я поступаю дурно! — стучало у нее в голове.

Капля солнечного света упала ей в ладошки и притаилась там, теплая и непоседливая.

— Позвольте мне проводить вас до отеля, попросил старичок. — А потом я зайду за вами, скажем, часов в десять. — Он достал бумажник и вручил карточку «Herr Regierungsrat…»[36].