Медный гусь

Скуластое лицо смотрело на Рожина огромными слепыми глазами, а рот провалился дуплом, застыв в вечном вопле. Идол был очень старый, казалось, что на стражу капища он заступил в начале времен. Древесина посерела, растрескалась, но пугающая мощь болвана от этого не истлела. В окружении иссиня-черных елей, под низким тяжелым небом, орущий неслышимым криком, идол был воплощением первобытного ужаса, словно он ад узрел. Рожин перекрестился и осторожно двинулся дальше, держа штуцер наперевес.

У дальнего конца поляны шуршала листвой береза-трехстволка — священное вогульское дерево. Могучая была береза, древняя, высотой метров в двадцать. Три ствола выходили из одного корня и расходились веером, напоминая формой гусиное крыло. Нижние ветви, все, куда смогла дотянуться человеческая рука, пестрели разноцветными ленточками, и казалось, что это солнце играет красками в огромном гусином пере, хотя солнца не было. Перед березой выстроился ряд болванов поменьше. Эти были вырезаны из бревен толщиной в две ладони, а то и в ладонь. С длинными прямыми носами, без глаз и ртов, но с мощными нависающими бровями, они напоминали шеренгу солдат, ставших на защиту священного дерева.

Площадка перед болванами светлела утрамбованной землей. Ноги шаманов в камлающих танцах столетиями вытаптывали эту землю, пока не превратили ее в камень. Ограждали площадку шесты с черепами животных на концах. Много живности тут окончило свой век, были среди них и лошади, и коровы, и козы, даже волки с лисицами.

Чуть в стороне торчало из земли бревно-анквыл, к которому привязывают жертвенный скот перед закланием. Земля вокруг анквыла, за многие годы напитанная кровью, была жирной и черной как деготь. Кровью и пахло, и еще жженой костью.

Поодаль от березы ютились две небольшие юрты, крытые берестой, — одна для шамана, другая для главного капищенского идола. Перед юртами чернело кострище с обугленными костями крупного животного, должно быть коня или коровы.

Рожин заглянул в обе юрты — пусто, потрогал холодные угли, понюхал сожженную кость. Вогулов не было, ушли накануне или сегодня утром.

Толмач вернулся на берег и махнул товарищам кушаком.

Мурзинцев выбрался на берег первым. Следом выскочил взъерошенный и запыхавшийся Прохор Пономарев и тут же полез сквозь еловые ветви дальше, к прогалине, словно его черт гнал. Пресвитер Никон шествовал в полный рост, словно Иисус по воде, голову держал гордо, очами сверкал в предвкушении победоносного изгнания бесов. Васька Лис и Игнат Недоля замыкали отряд, настороженно водили перед собой стволами фузей, на остров зыркали с опаской, враждебно. Один Семен Ремезов выказывал бесстрастие, на остров смотрел с любопытством и только. Взойдя на берег, Семен вручил Рожину зипун, толмач тут же его надел.

— Нашел чего? — спросил Рожина сотник.

— Капище тут. Вогулов нет. Ушли.

— А?.. Медный гусь?

— Пусто. С собой забрали.

Сотник тихо выругался.

— Вогулы! — вдруг заорал Прошка Пономарев и без промедления шарахнул из ружья. Эхо выстрела прокатилось над островом, словно далекий гром.

Сотник, толмач и стрельцы кинулись к Прохору.

— Добивай! Добивай некрестя! Стоит еще!.. — орал Пономарев, пытаясь перезарядить фузею трясущимися руками.

Мурзинцев, Рожин, Лис и Недоля выскочили на поляну с ружьями наизготовку и тут же замерли, стволы к земле опустили.

— Тьфу ты, нечисть, — ругнулся Игнат, глядя на орущего идола.

Васька Лис захохотал, указывая на болвана пальцем. Пуля, пущенная пономаревской фузеей, угодила идолу в левый глаз, снеся ему четверть головы, но идол даже не пошатнулся — стоял насмерть.

— Ой, умора! — заливался Лис. — Прошка болвана укокошил! Анисимович, прикажи у дурня мушкет изъять, а то он и нас вместо вогулов перестреляет!

Прохор выглянул из-за плеча Недоли, уставился на покалеченного идола, сник, ушами зарделся даже.

— Я думал, вогул… — виновато промямлил он.

— А если вогул, так сразу и палить надо?! — заорал на него сотник. — Мы не на войну с местными пришли, бестолочь! Остяки и вогулы, как и мы, под царем ходят, потому как и тут — Россия!

— А камланья их! — вскинулся Пономарев. — Мы троих потеряли!..

— Так, может, нам еще щуку выловить, что Хочубея со струга скинула, да в Тобольск на суд окаянную притащить?! — прогремел в ответ Мурзинцев, Васька Лис снова заржал. — Разрядить ружье! Пули — Лису, порох — Недоле!

— Но… — попытался возразить Прошка.

— Исполнять! — рявкнул сотник, и стрелец, вконец сникший, молча снял с берендейки сумку с пулями, протянул Ваське Лису, пороховницу отдал Игнату, присев, принялся разряжать фузею, что-то недовольно бурча в бороду.

— Недобрый это знак, — тихо произнес Недоля, рассматривая болвана с простреленной головой; Рожин, помрачневший, едва заметно кивнул.

— Добрый знак — порубленные шайтаны! — гаркнул за спинами стрельцов отец Никон, так что от неожиданности Лис с Недолей дернулись.