Медитации хазарки

В то время я вела на Днепропетровском государственном телеканале — ДТРК — литературно-просветительскую программу «Стожары», утвержденную в министерстве по моей концепции. И хотя ответственным по ее выпуску был назначен штатный редактор студии, творческая инициатива всецело принадлежала мне.

— С какой передачи? — насторожился Владимир Иванович.

— Назовем ее, например, «Детские песни Ярцева», — принялась я импровизировать. — Или «Песни Ярцева о городах». А?

— О городах — это хорошо! — подхватил он и, загибая пальцы, начал тут же вспоминать, сколько у него есть песен о городах.

— А детские-е…

— Нет-нет, для них надо искать детей-исполнителей. Где я их возьму? — он уже был во власти идеи. — О, даже списка собственных песен у меня нет!

Мне показалось, что он нарочно хохмит, сгущает краски, и я рассмеялась:

— Тогда начните со списка.

Время пролетело быстро, материал для статьи я набрала. Даже мое неожиданное предложение снять Ярцева в «Стожарах» как бы не осталось висеть в воздухе — мы решили, что я прокручу за кадром песню «Город вечной зари», которую Владимир Иванович написал в честь 200-летия Днепропетровска, в ближайшей передаче о Селезневе, тем более что Михаил Сергеевич был автором текста. Передача о Михаиле Сергеевиче приурочивалась к его 80-летию, и поздравление песней было как нельзя более кстати. Я попросила у Владимира Ивановича кассету с записью, и он мне любезно дал, предупредив, что она у него единственная.

— Я верну в тот же день, как мы запишемся, — пообещала я.

— А вы делаете дубликат передачи для себя?

— Не всегда, чаще записываю дома с эфира. А что?

— А то принесли бы и показали, как у вас получилось подарок от меня Селезневу сделать.

— Ой, — я всплеснула руками. — Тогда мне придется срочно статью писать.

— Почему?

— Чтобы не ездить дважды. Заодно покажу вам ее наброски.

— Можно не торопиться со статьей, — Владимир Иванович достал лазерный диск, покрутил его в руках, затем, словно решился после долгих раздумий, протянул мне: — Возьмите. Это подарок от меня.

— Что здесь? — невольно вырвалось у меня.

— Дома услышите.

… Колонки, включаемые по большей части, когда на компьютере ставились игры для моих племянниц, разносили по квартире звучание неповторимого ярцевского голоса, бархатного, обволакивающего, дурманящего любовью к жизни, к родной земле:

Отцветет да поспеет на болоте морошка,
Вот и кончилось лето, мой друг,
И опять, он мелькает листопад за окошком,
Птицы желтые вьются вокруг…

Волнующие стихи Николая Рубцова довершали впечатление от песен, непередаваемое словами. Хотелось плакать и лепетать что-то признательное, нежное, беспомощное. Порыв был непреодолимым. Под аккомпанемент музыки на душу ложилась печаль слов о вечном прощании, вечном расставании, сопровождающем человеческую зрелость:

Мы с тобою как разные птицы.
Что нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу.

Я набрала номер телефона Владимира Ивановича, и когда он отозвался, поднесла трубку к динамику. Подержала так несколько секунд, и только потом спросила:

— Алло, вы меня слышите? — я знала, что голос мой приобрел низкую тональность, как всегда бывает при эмоциональном напряжении, знала и то, как возбуждающе он действовал в такие минуты на слушателей, поэтому старалась говорить коротко.

— Да, — ответил он.

— Спасибо вам.

— Нравится? — спросил Владимир Иванович, польщенный произведенным эффектом: он-то мог составить цену моему голосу — так звучащему.

— Не то слово! Вы — волшебник.

2

У меня было все для того, чтобы передача о Селезневе стала для него действительно подарком. Ну, о припасенной песне я помалкивала, а Александру Кравченко — еще один подарок юбиляру — хоть и спрятать никак не могла, зато не разглашала, с чем она пожаловала. Работали мы в студии.

Когда пошла запись и на камере загорелся красный огонек, Михаил Сергеевич, утомясь подготовкой, как-то враз расслабился, приобрел умиротворенное выражение и приготовился внимать. Я растерялась: эдак из него слова не вытянешь, он заранее настроился наблюдать за нами, лишь умные его глазки с хитреньким прищуром перебегали с одной на другую. Какое тут раскрытие образа, какие разговоры о творчестве, о принципах? — он ждал праздника.

Пришлось сделать вступительное слово чуть более пространным, чем я планировала, и рассказать о годах нашей совместной работы в институте, о вечерах, торжественных моментах отшумевшей жизни. Затем сказала, что не одна я считаю его своим учителем, но вот и Александра Петровна… И попросила ее тоже сказать несколько слов.

Она написала к юбилею Селезнева хорошие стихи, и мы решили их тут презентовать. Давно замечено, что рифмованное слово быстрее привлекает внимание, чем проза, тем более что Александра Петровна — прозаик, и это добавляло красок ее поэтическому поздравлению.