Меделень

- Видишь, Ольгуца! Предоставь это мне!

- Делай как хочешь! - вздохнула Ольгуца. - Я подожду!

И она принялась ходить по комнате вдоль и поперек, все убыстряя шаг. Задержалась у печки, открыла дверцу, осмотрела банки с вареньем, снова закрыла дверцу.

- Послушай, Моника, ты ставишь цифры перед фразой?

- Нет.

- А откуда же ты знаешь, сколько ты написала?

- Я помню.

- Ага!

- Хочешь, чтобы я ставила цифры?

- Нет... когда дойдешь до двадцати, скажи мне.

- Зачем?

- Увидишь!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она склонилась над Моникой, проверяя...

- Вот! Двадцать!

- Да.

- Напиши вначале пятьдесят.

- Ой, Ольгуца!

- Делай, как я говорю!

- A tante Алис?

- Она не станет проверять... Напиши крупно "пятьдесят"... Так. Тебе осталось написать двадцать строчек, и моя сотня закончится.

- Мама, что у нас на ужин? - спросил Дэнуц госпожу Деляну, входя в гостиную. Он изнывал от одиночества.

- Ты проголодался?

- Не знаю!.. Мне нечего делать!

- А почему ты не играешь с Моникой?

- Она ушла к Ольгуце.

- И ты иди.

- К Ольгуце?

- Ну хорошо! Тогда возьми книгу и почитай.

- А какую книгу?

- Дэнуц!.. Ты ведь большой мальчик!.. Послушай музыку, раз ты не хочешь читать.

"Плохо быть большим", - зевнул Дэнуц, разваливаясь на диване. Из-за Ольгуцы и Моники ему до самого ужина предстояло наказание в виде бетховенской сонаты. И ему захотелось самому заключить перемирие... Но он не позволил себе. "Раз ты большой мальчик..." - начал он беседовать с самим собой...

- Мама, дай мне, пожалуйста, платок.

- Ой, Дэнуц, ты хуже дикаря!.. Возьми мой платок. Почему у тебя нет своего?

Соната зазвучала вновь. Дэнуц засунул платок госпожи Деляну в карман поверх своего платка.

"Когда я буду большим, я не позволю своей жене играть на рояле", решил он, заметив отсутствие господина Деляну.

Он перестал слушать, а Лунная соната помимо его воли продолжала звучать в его душе для более поздних воспоминаний...

Наступил час вечернего заката... печальных теней без солнца и без луны, час, когда никто не осмеливается зажигать свечи на глазах у еще живого дня...

- Кончай, Моника, - вышла из себя Ольгуца.

- Подожди, мне осталось совсем немного.

Ольгуца решила подделать отрицательные фразы, заставив Монику пронумеровать цифрой "пятьдесят" каждую пятнадцатую строку.

- Послушай, Моника, - сказала Ольгуца после некоторого колебания, - я тебе отдам свою куклу.

- За то, что я тебе написала? - с презрением показала Моника на испещренные буквами страницы. - У меня ведь две куклы!.. А что ты будешь делать без куклы?

- ...А мне не нужна кукла. Ты кончила?

- Кончила... Так все нехорошо получилось, Ольгуца! Что скажет tante Алис?

- Ерунда... Поищи мне ленту.

Ольгуца свернула листы бумаги в трубочку.

- Нашла?

- Да.

- А теперь сделай красивый бант; знаешь, как ты мне делала для похвальной грамоты.

- А зачем, Ольгуца? - спросила Моника, кончиком пальцев расправляя бант на свернутой бумаге.

- Мама увидит, что лента хорошо завязана, и останется довольна.

- ..?

- Ведь я не умею завязывать бант... от радости она обо всем позабудет и не станет проверять!

- Ой, Ольгуца, ну и хитра же ты!

- Приходится хитрить, если... "у тебя есть родители", - мысленно произнесла Ольгуца.

- Что?

- Ничего... просто так.

- Пожалуйте ужинать, - сказала появившаяся в дверях Аника, пожирая глазами красный бант.

- А кто зовет? - спросила Ольгуца.

- Барыня!

- А кого?

- Вас, барышня!

- А как она сказала?

- ...

- Говори, как она тебе сказала!

- Как сказала, барышня?! Сказала, чтобы вы шли ужинать!

- Моника, ты иди одна. А я не пойду.

- Почему, Ольгуца?

- Потому что она меня не позвала; а я написала то, что должна была сделать в наказание.

- Ты опять за свое, Ольгуца?

- Вот что! Я делаю то, что нужно... Иди и скажи, что я не приду ужинать, потому что меня не позвали, - отчеканила Ольгуца, помогая себе рукой и ногой.

- И что же ты будешь делать?

- Подожду, пока меня позовут.

- Tante Алис, Ольгуца просила узнать, может ли она прийти ужинать?

- Конечно, может... Аника, иди и позови ее.

"Ну и чертовы девки!" - с восхищением подумала Аника, возвращаясь обратно в комнату девочек.

Господин Деляну с улыбкой повернулся спиной к свету; он разгадал маневр Ольгуцы.

Они ужинали на балконе. Словно перед началом пира, невидимые кузнечики настраивали свои скрипки; лягушки пробовали голос...

- А вот и я!

Ольгуца протянула бумажный свиток, перетянутый лентой.

- Молодец, Ольгуца! - похвалила ее введенная в заблуждение госпожа Деляну.

Ольгуца скромно потупилась.

- Ну, а теперь, когда ты стала послушной девочкой, скажи, кто был прав: ты или Дэнуц?

Ольгуца выразительно посмотрела на господина Деляну.

- Ты, мамочка.

- За стол, дети, суп стынет! - шумно вступил в разговор господин Деляну, опасаясь нового судебного процесса.

- Скажи правду, Ольгуца, ты сожалеешь о своем поступке? - спросила госпожа Деляну, держа в руке разливательную ложку.

- Мне жаль... змея, - вздохнула Ольгуца.

Вокруг лампы с розовым абажуром кружили ночные бабочки, словно изящные экипажи на площади.

Профира мечтательно слушала музыку суповых ложек. Ее скрещенные руки покоились на животе.

- Дэнуц, ты шумно ешь!

- Опять!