Мед багульника

Она обняла его полушубок. Спуск был долгим, долгим… Сани остановились на окраине улочки. Узкой — казалось, два человека тут не разминутся. Каменные дома, темные окна. Жил ли здесь кто-то? Несколько минут Ира с Романом шли друг за другом, а потом свернули на другую улицу, просторнее. Здесь окна домов ярко светились.

Они подошли к одной из дверей, и Роман дернул за шнурок колокольчика.

Им открыл высокий человек. Молодой старик. Голова его была седой, но глаза — пристальные, внимательные, очень живые.

— Я знал, что ты сегодня кого-то приведешь, — сказал он Роману.

Такая ласка была в его голосе, что Ире стало тепло и без очага.

* * *

Тут и нашла она дом.

Она могла часами сидеть у ног Арсения Михайловича. Перед камином лежал мягкий полушубок. Ира сидела, щурилась, смотрела на огонь. Арсений Михайлович опускал руку от работы — гладил ее волосы. Она жмурилась и готова была мурлыкать как кошка. Во всяком случае, душа мурлыкала.

Неожиданно начинался между ними разговор. Он вспоминал прошлое. Блеск выступлений и забавные случаи, которых так много накопилось за жизнь. Человеческими качествами он наделял лошадей. И будто сам становился конем, рассказывая, как страшно прыгать сквозь пламя. И блеск кинжалов в его руках, и мелькание факелов, когда он жонглировал ими — все это видела она в его рассказах.

От обид, которые творили люди — отмахивался.

— А, что с них возьмешь…

Но сквозь все это: сквозь препятствия, труд и боль — сделать то, что от тебя зависит — красивым — это была главная задача.

Она никогда не думала, что человек может жить настолько душой. Служением красоте. Не оглядываясь на рутину быта. Невыносимо было думать, что такой человек ушел, что больше он не украшает собой жизнь на земле.

Он тоже с интересом расспрашивал ее. Но ей было поведать — много меньше. Делала, что могла, да мало могла…  Выйти на сцену, и донести до сидящих в зале ту же красоту — в оттенках не то, что слов — интонаций. Отдать завтрак из сумки собаке, попрошайничающей на остановке.

А что еще?

* * *

У нее была маленькая комната в мезонине. Из окна видна выложенная брусчаткой городская площадь, старая церковь, заснеженные крыши домов.

Когда она не спала — лежала и смотрела на снег, идущий так медленно и невесомо, что снежинки, кажется, зависали над землей. Но спала она очень много — и никак не могла выспаться. Каждая ночь снимала с души глубинный слой усталости.

Ей никуда не хотелось идти. Не было нужды заботиться о пище: ее хватало. В погребе стояли мешки с крупой, овощами. Кофе.

Ей хотелось только сидеть у его ног.

Но иногда приходили гости. Бледная женщина, забежавшая ни минуту взять для себя икону — Арсений Михайлович делал для икон оклады из кожи, внимательно посмотрела на Иру.

— Вам не скучно все время ходить в этом? Пойдемте ко мне, возьмите платья.

Женщина была кем-то вроде хозяйки магазина, жила на той же улице. О плате здесь речь, естественно, не шла. Но как упоительно было стоять перед высоким старинным зеркалом и примерять — ощущать, как касается кожи нежный шелк, любоваться сложным плетением кружева. Перехватывать талию поясом…

А потом женщина проводила ее к витрине с драгоценностями. Все было доступно: острый блеск алмазов и тепло янтаря. Все зависело только от ее желания. Ира выбрала колье и серьги с синим авантюрином — напоминавшим звездное небо.

Но на настоящие звезды она боялась смотреть.

Сколько сроку ей отпущено быть тут? Она не сможет забыть этот мир. Он как «каменный цветок» из сказки — вечная песнь красоте. Но куда ей будет дано отправиться? Чему служить?

* * *

Дни текли.

Ей казалось — она впервые познала подлинную радость. Радостно было выходить на улицу и идти. Замирать перед стеной, балконом, деревом. Возможно и там, в жизни, они были так же прекрасны. Но только здесь она научилась это видеть в полной мере.

Она стояла и плакала от этой красоты. Капля, повисшая на стекле, переливалась всеми цветами радуги. Трещины, бежавшие по штукатурке, сливались в сложный, древний узор. Зеленый мох напоминал о воде венецианских каналов.

— И надо уметь всегда, во всем находить это прекрасное, — думала она.

Можно было зайти в любой дом, и увидеть ту же красоту в людях. Женщина, работавшая в хосписе, и облегчавшая последние дни уходящим…  Ребенок, замечательно игравший на скрипке, в том мире — не любимый родителями. Солдат, подставивший грудь под пули, чтобы не стрелять самому…

Кто-то рассказывал о себе, кто-то молча улыбался. Но везде ее принимали с искренней лаской и желанием о ней позаботиться.

Шла и прошла весна, уходило лето.

Это случилось в ту августовскую ночь, когда падает особенно много звезд.

Был праздник яблок. Город пах ими. На площади сложили большой костер — и искры взлетали в небо. Люди несли яблочное вино, пироги, корзины с фруктами. Пела скрипка.

А она знала. Потому что, утром придя, Роман обронил ее другу тихое:

— Сегодня.

Она знала, потому что нынче Арсений Михайлович не снимал руки с ее волос, а иногда наклонялся и целовал их.