Мечта цвета фламинго

– Я тоже считаю, Ниночка, что таким украшениям не место на заводе, – тоном классной руководительницы заявила она, и Нина почувствовала солидарность с Лактионовым, который сегодня уже намеревался убить Галину Андреевну. А неутомимая Голощекина между тем продолжала развивать свои мысли дальше: – Я рада, что вы нашли такого богатого поклонника, потому что сами знаете, как всегда вами восхищаюсь. Вы этого достойны, Ниночка! Нам будет вас так не хватать! – она притворно и протяжно вздохнула. – Я не скрою, что говорила о вас даже со своим Львом Егорычем и просила, чтобы он вмешался и посодействовал! Он со своей стороны обещал, что сделает все возможное, чтобы оставить талантливого инженера Муромцеву в лаборатории! Представляете, он так и сказал – талантливого инженера! То есть, исходя из этого его замечания, можно сделать вывод, что руководство «Петростали» знает вас с самой лучшей стороны, и, наверно, ваше сокращение – чистой воды недоразумение, которое Лев Егорыч, скорее всего, уладит!

Нина поняла, что сейчас запустит в Голощекину тяжелым справочником по фрактографии, и решила уйти от греха подальше. Она вылетела в распахнутую по причине невероятной жары дверь лаборатории и в изнеможении прислонилась спиной к стене коридора, отделанной пластиком. Она слышала, как Галина двинула стулом, а потом принялась набирать номер на телефонном аппарате.

– Левушка! – заворковала Голощекина. Когда она говорила с мужем, даже если перед этим, к примеру, по-базарному ругалась с Морозовым, ее голос мгновенно преображался: делался нежным, бархатистым, невинным и чистым, как слеза ребенка. Галина Андреевна свято блюла благополучие своей семьи, только в нее одну верила и лишь одну ее охраняла от всяких посягательств и дурных влияний из вне. – Я больше так не могу, милый! Ты должен мне помочь! Если меня сократят, я просто умру.

Видимо, Лев Егорыч предлагал супруге сидеть дома, поскольку материальных затруднений они не испытывают, на что Галина Андреевна ответила:

– Дело не в деньгах, милый! Что я буду делать дома, если ты весь день на работе, да и Давидик к сентябрю съедет?

Нина поняла, что подслушивает сугубо личный разговор, и хотела пройти в приборную, как вдруг он, этот разговор, принял неожиданное направление.

– А я считаю, что ты можешь сделать так, чтобы сократили Муромцеву! – довольно резко сказала мужу Голощекина, особенно выделив голосом слово «можешь». – Мы уже говорили об этом, и ты обещал, что подумаешь! При этой Нине уже и Лактионов стал совершенно неуправляемым. Ты не представляешь, они в открытую, ничего и никого не стесняясь, занимаются любовью прямо в приборной! Если бы я не видела этого своими глазами, то не говорила бы тебе об этом, ты же меня знаешь! Ты представь, я пошла сегодня на микроскоп, открываю дверь, а там эта Муромцева и…

«Эта Муромцева» стерпеть подобное была не в силах, оторвалась от стены и вошла в лабораторию. Голощекина захлебнулась фамилией Лактионова, пробормотала: «Перезвоню», шлепнула трубку на аппарат и уставилась на Нину, очевидно, размышляя, что она могла слышать.

– Я слышала все, – обрадовала ее Нина.

– А я… между прочим, ничего такого и не говорила… – Лицо Галины, застигнутой на месте преступления, сделалось устрашающе багровым. – Я вам сегодня уже говорила, что вы с Виктором…

Она еще долго несла невообразимую чушь. Нине казалось, что Голощекина боится остановить поток своего красноречия, потому что после этого придется выслушивать противоположную сторону, и знала, что ничего хорошего при этом не услышит. Нина не собиралась с ней спорить, переубеждать в чем-то или защищаться. Она с омерзением смотрела на эту жуткую женщину и не понимала, что ею двигало. То, что она хотела остаться на работе, которую очень любила, и всеми силами старалась устранить соперницу, было как раз понятно, но зачем она сегодня признавалась ей, Нине, в любви и восхищении? Зачем плела про помощь и содействие, которые ей якобы собирался оказать сам Лев Егорыч? Кто просил ее об этом? Кто ее тянул за язык? Во всяком случае, не Нина. Она взглянула на продолжающую разглагольствовать Голощекину и испугалась, что ту хватит удар. Ее лицо было уже густо-малинового цвета, а лоб и нос покрылись крупными каплями испарины. Что ж, Галина Андреевна, за все в этой жизни надо платить! И за подлости – самой высокой ценой! Подскочившее давление – это только начало!