Мечта Мира

— Слышала я многое, чего не следует повторять! — ответила она. — Но тебе скажу: тот, о ком мы говорили, прошел невредим мимо духов-героев и увидел ложную Гаттор, эту проклятую женщину; теперь он также невредим возвращается сюда. Ну, а теперь иди, Реи! Я должна быть одна!

XVII. Пробуждение спящего

Реи удалился с тяжелым сердцем, а царица Мериамун прошла в свою опочивальню, и, приказав евнухам никого не пускать, заперла дверь, и, кинувшись на свое ложе, зарыла лицо в подушки. Долго лежала она неподвижно, точно мертвая; в груди ее сердце жгло и нестерпимо горело; жгучие слезы палили ее лицо. Теперь она знала, что смутное предчувствие, временами пугавшее и временами манившее и дразнившее ее, должно было теперь осуществиться. Она знала, кто ее соперница.

Мериамун была хороша, так хороша, что равной ей по красоте не было женщины в целом Кеми, но подле Златокудрой Елены красота ее меркла, как меркнет яркий огонь перед солнечным светом. Скиталец искал Елену и ради нее объездил моря и земли, а она, Мериамун, думала, что он стремится к ней. «Нет, — думала мстительная царица, — если он не может принадлежать ей, то и Елене не будет принадлежать; лучше она увидит его мертвым!»

«Завтра Одиссей и Елена должны встретиться за час до полуночи. Значит, завтра он должен умереть. Но как? Курри сидонец может подать ему чашу с ядом, а после этого она может убить Курри, сказав, что он отравил Скитальца из-за ненависти к нему. Но нет, если она убьет Скитальца, то как будет жить без него? — и она тоже должна тогда искать своего счастья в царстве, управляемом Озирисом, но там она не могла рассчитывать на блаженство. Что же ей делать?» Ответа на этот вопрос не было.

Вдруг Мериамун вспомнилось, что есть некто, кто должен ей ответить и помочь ей. Она встала с постели и ощупью, впотьмах, так как теперь уже совершенно стемнело, добрела до резного сундука с инкрустацией из слоновой кости и, достав из-за пояса ключ, раскрыла его. Здесь хранились разные драгоценности, зеркала, запястья, уборы, редкие алебастровые сосуды и смертельные яды, но их она не тронула, а, запустив руку глубоко на самое дно сундука, достала оттуда ларец темного металла, считавшийся народом «нечистым», ларец, сделанный из тифононовой кости, как называли египтяне сталь. Нажав секретную пружину, Мериамун раскрыла крышку и вынула из этой шкатулки другую, маленькую, которую поднесла к своим губам и стала над нею шептать какие-то слова на языке мертвого народа, после чего крышка этой шкатулки сама собою медленно приподнялась, и луч света узкой полосой вырвался из-под крышки, тонкой змейкой заиграв во мраке комнаты.

Тогда Мериамун заглянула в шкатулку и содрогнулась, но, тем не менее, запустила в нее руку и, прошептав: «выйди, выйди, первородное зло!» — вынула что-то на ладонь вытянутой вперед руки. Вдруг это нечто загорелось, точно красный уголек в серой золе очага. Потом из красного оно стало зеленым, затем белым и мертвенно синеватым, с виду предмет этот походил на свившуюся клубком змею, сделанную из опала и изумруда.

Некоторое время Мериамун смотрела на нее как бы в нерешимости. «Спи лучше, гадина… Дважды уже я смотрела на тебя и рада бы никогда более не смотреть!.. Нет, я все же решусь!.. Ты — дар древней премудрости, замерзший огонь, спящий грех, живая смерть, — в тебе одной обитает премудрость!»

Порывисто обнажив свою белоснежную грудь, Мериамун положила сверкающую безделушку, казавшуюся змейкой из драгоценных камней, к себе на грудь, но при холодном прикосновении ее невольно содрогнулась: эта крошечная змея была холоднее смерти. Обхватив обеими руками одну из колонн комнаты, царица стояла, содрогаясь от нестерпимой боли, которую она молча выносила некоторое время, пока то, что было холодно как лед, не стало горячо, как огонь, и не стало светиться ярким ослепительным блеском сквозь шелковую ткань ее одежды. Так она стояла около часа, затем, проворно сбросив с себя свои одежды и распустив свои шелковистые черные волосы, ниспадавшие до пола, предстала во всей наготе. Склонив голову на грудь, она стала дышать на то, что лежало у нее на груди, так как первородное зло может ожить только над дыханием человека. Трижды она дохнула на него и трижды прошептала: «Проснись! Проснись! Проснись!»

Когда она дохнула в первый раз, драгоценная безделушка шевельнулась и засверкала. Во второй раз она распустила свои блестящие кольца и вытянула голову почти на уровень головы Мериамун. На третий раз она скользнула на пол и, обвившись вокруг ног царицы, медленно стала расти, как вырастает растение под магическим взглядом факира.

Все больше и больше становилась змея, светясь, подобно факелу в маленьком склепе, и стала обвиваться вокруг тела Мериамун, опутывая ее своими кольцами; наконец, подняла свою голову на уровень ее головы, и глаза ее глянули прямо в глаза Мериамун, точно пламя сверкнуло в них, и в этот момент лицо змеи стало лицом прекрасной женщины — лицом Мериамун.