Меченый

Патлатую сдуло. А вместе с ней куда-то рассосалась и собиравшаяся за нами толпа.

– Твари… – ослепительно улыбнувшись, еле слышно прошептала леди Мэйнария. Потом гордо вскинула подбородок и потянула меня вперед: – Пусть теперь потрясутся.

Я мысленно хмыкнул: девушка, еще недавно боявшаяся меня до обморока, догадалась воспользоваться дурной славой Бездушных!

Следующие несколько минут мы наслаждались относительной тишиной, а когда выбрались в Купеческую слободу, услышали зычный голос глашатая:

– Оставьте дела ваши, о, жители благословенного Увераша, и взгляните на создание, отринувшее все человеческое! Этот хнычущий обрубок некогда был человеком! Таким, как вы и я. Но пошел на поводу у своих низменных желаний и почувствовал себя выше закона. Однако воздаяние за совершенные преступления не минуло сластолюбца – он попал в руки королевской стражи и в полной мере получил заслуженное наказание.

Я удивленно приподнял бровь: обычно, рассказывая о преступлениях тех, кого везли на «насесте[134]», глашатаи вовсю цитировали Изумрудную скрижаль, через слово поминали Вседержителя и пророка Аллаяра и пугали обывателей происками Двуликого. А этот глашатай не сказал о них ни слова!

– …целых полторы десятины эта похотливая тварь и днем, и ночью терзала несчастную девчушку и упивалась ее страданиями! И оставила ее в покое только тогда, когда та не вынесла его издевательств и испустила дух.

«Бред какой-то…» – подумал я.

В это время из-за угла двухэтажной лавки показались понурые алатские тяжеловозы, медленно переставляющие ноги, облучок с возницей, по традиции облаченным в кроваво-красный плащ с капюшоном, и сама телега с высоченной клеткой, в которой за цепи, опоясывающие торс, был подвешен брат во Свете!

– Спаси и сохрани, – ошарашенно прошептала леди Мэйнария. Видимо, увидев обожженные культи рук и ног, торчащие из рваной синей сутаны.

– …Совершенные им преступления переполнили меру терпения его величества Неддара Латирдана, и он высочайше повелел дать брату Гуммию в полной мере испытать боль, равноценную той, которую ощутила его жертва.

– Этому мало и Декады Воздаяния[135]^, – мстительно прошипела выглянувшая из-за приоткрытой калитки старуха. – Будь моя воля…

Что бы она сделала, имей право распоряжаться жизнью приговоренного, мы не услышали, так как, увидев нас, она прервалась на полуслове, ойкнула и исчезла.

Насест давно скрылся за спиной, а баронесса никак не могла отойти от полученных впечатлений – то и дело поворачивалась назад, пытаясь углядеть край процессии, следовавшей за телегой.

Я тоже оглядывался. Хоть и по другой причине: мне не нравились взгляды, которыми нас проводили стражники, сопровождавшие телегу: в них был какой-то нездоровый интерес. И что-то вроде обещания…

– Брат во Свете не мог ссильничать ребенка! – внезапно воскликнула леди Мэйнария. – Не мог, ведь насилие – смертный грех!!!

Я вспомнил Атерн, мордастое создание, оравшее «Это Бездушный! Убейте его, убейте!» и криво усмехнулся: убийство тоже было смертным грехом. Однако тот монах его не чурался.

– Ты не понимаешь! – увидев мою усмешку, возмущенно воскликнула баронесса. – То, во что ты веришь с самого детства, врастает в плоть и кровь! Значит, это – какая-то ошибка!!!

– Особое судопроизводство никто не отменял… – буркнул я. – Без неопровержимых доказательств его бы не казнили…

«И с доказательствами – тоже! – вдруг сообразил я. – Чтобы не бросать тень на Бога-Отца, его бы тихонько удавили. А чтобы успокоить народ, на Лобное место выволокли бы кого-нибудь другого. Взявшего на себя его вину во время тесного общения с палачами».

Мысль была здравой, поэтому я, невидящим взглядом уставившись на конское яблоко, валяющееся посередине колеи, почесал затылок: получалось, что приговор этому монаху был следствием изменения отношения короля к Ордену Вседержителя!

– Ну да… Наверное… – подумав о том, что я сказал, расстроенно вздохнула баронесса и замолчала.

На перекрестке Житной и Кривой мы наткнулись на патруль – на коренастого черноволосого десятника, с легкостью поигрывающего тяжеленным фальшионом[136], и пять стражников с алебардами.

– Стоя-а-ать!!! – увидев рядом со мной девушку, рыкнул десятник и поудобнее перехватил рукоять меча. – Ку-у-уда девку волочешь, Нелюдь?

Сначала я хотел промолчать, но потом вспомнил про новые веяния в отношении к Орденам и ответил:

– В какую-нибудь лавку. Одевать…

Видимо, десятнику еще не приходилось видеть разговаривающих слуг Бога-Отступника, так как он растерянно захлопал глазами и неуверенно оглянулся на своих подчиненных.

Стражники таких тоже не встречали, поэтому несколько долгих-предолгих мгновений пытались понять, как надо расценивать мое поведение.

Первым отошел белобрысый мальчишка, по моим ощущениям, только-только получивший свою нашивку[137]:

– Да она вродь уже одета.

– Одежка поистрепалась. Вот я и попросила брата сводить меня в какую-нибудь лавку… – двумя руками вцепившись в мой локоть и глядя в землю, робко сказала леди Мэйнария.

– Ха-а-ароший у тебя братец… – обалдело промямлил парнишка и сдвинул шлем на затылок.