Меченая

Тихо–тихо, чтобы не разбудить отца, спящего в той же комнате, я беру маму на руки, сажаю ее на переднее сиденье джипа и везу в реанимационное отделение лучшей городской больницы. Ее тут же окружают несколько врачей. Меня не спрашивают, почему мы так долго ждали, перед тем как приехать. Они просто спасают ее, вот и все. Здесь, в больнице, я больше не известная певица, а просто дочь, чья мать тяжело больна. Через два часа после того, как маме поставили капельницу, мне разрешают зайти к ней в палату. Она спит, лицо спокойное, расслабленное, словно ничего не произошло. Наконец–то кошмар закончился. Моя футболка мокрая от нота, я обгрызла ногти почти до крови. Мама спасена. На этот раз. После пережитого страха и пяти дней в больнице она соглашается на нормальное лечение. И мы начинаем три раза в неделю возить ее на гемодиализ.

С этого момента я стараюсь ограничить поездки; конечно, я продолжаю давать концерты, но все больше времени провожу с родителями. И чаще всего живу у них. Школа Арья Тара уже почти отстроена, сто молодых монахинь (всем от восьми до двадцати лет) уже живут там, а я навещаю их несколько раз в неделю. Всю свою любовь отныне я отдаю родителям, зову их Ата Gaga и Aba Gaga — милая мама и милый папа, и мы замечательно проводим время вместе. Почти каждая секунда наполнена светом и счастьем.

Вспышки отцовского гнева не ушли в прошлое. Изредка он снова впадает в ярость; это чувство сильнее его, он просто не может с ним бороться. Тем не менее я делаю все возможное, чтобы улучшить его жизнь. Честно говоря, ему потребуется серьезно подумать, чтобы назвать хоть одну причину для жалоб. Со временем я нашла способ одолеть злобу отца. Я все испробовала: равнодушие, смех, понимание. Пыталась его перекричать. Но это все равно что подливать масла в огонь: мое негодование только питало его ярость. Лишь любовь усмиряет отцовский гнев.

Однажды отец ведет себя крайне грубо по отношению ко мне. Пришел домой усталый и лег на кровать. На голове у него вязаная шапочка, которую я сама связала. Начала ее для учителя, но он умер, так что я закончила уже для папы. Мне очень нравится, когда он ее носит. И вот он лежит на кровати, я читаю ему книжку. Он обрывает меня, кричит, что это глупая история и что он ничего не понял, как будто я в этом виновата… Я не выдерживаю и в сердцах говорю:

— С меня хватит! Я все делаю, чтобы ты был счастлив, дарю подарки, привожу духи из путешествий, слушаю тебя, забочусь о тебе, стараюсь всегда быть рядом. Я для тебя как мать. Ни разу не дала повода сомневаться в моей любви и преданности. Но тебе все мало, ты продолжаешь жаловаться и ругаться, словно ждешь чего–то больше. Что тебе еще надо?

— Да что ты такое говоришь? Я тебя никогда ни о чем не просил… Иди–ка лучше приготовь мне чаю…

— Ну, нет, на этот раз я хочу, чтобы ты мне ответил! Скажи — что тебя не устраивает, что я тебе сделала? Я же прекрасно вижу, что с моими братьями ты ведешь себя совсем не так. Во всяком случае, с Лоду Кунчапом, с нашим замечательным Лоду Кунчапом… Ему нет дела до тебя, так почему ты его так любишь?

Вот и все, я выпустила ревность, которая зрела во мне на протяжении многих месяцев. Да что там месяцев, на протяжении многих лет, если быть честной. Лоду Кунчап — мой старший сводный брат, сын отца от первого брака. Родился в Индии за десять лет до того, как я появилась на свет. И однажды мой старший брат, которого я не видела ни разу в жизни, приехал в Катманду, чтобы жить с нами. Он был очень мил. До этого он несколько лет был монахом в Индии, в Химашаль Прадеше, недалеко от Дхарамсалы, потом приехал в Боднатх, женился и в конце концов уехал в Нью—Йорк. Отец обожает Доду Кунчапа, всегда ждет от него одобрения, ловит его взгляд, ищет возможности с ним поговорить. Из нас всех он единственный, кого папа никогда не бил. И тем не менее мой старший брат не проявляет никакого внимания по отношению к отцу и преспокойно живет своей жизнью. Я никогда не говорила этого вслух, но сейчас могу признаться, что всегда считала его эгоистом. И чувства несправедливости и обиды, которые я старательно подавляла в себе, наконец вышли наружу.

Глаза отца внезапно темнеют. Челюсти сжимаются, в результате чего лицо превращается в злую маску. Он привстает на кровати — силы внезапно вернулись к нему. Мне знакомы предвестники отцовского гнева, и я сожалею о том, что спровоцировала его. Лучше бы я промолчала. Поднимаю голову и покорно смотрю на отца. И вдруг понимаю, что в его глазах — лишь доброта. Сухие руки молитвенно сложены на белом одеяле. Папа поднимает глаза и смотрит прямо перед собой, на какую–то невидимую точку на стене.