Меченая

Так вот почему столько суеты… Праздники организуются по лунному календарю, то есть пять раз в месяц: восьмого, десятого и пятнадцатого числа — в дни полнолуния, и двадцать пятого и тридцатого числа — в новолуние. Мне не терпится принять участие в церемонии. Я выхожу на центральную площадку и попадаю в красно–золотой водоворот. Монахини торопливо ходят в разных направлениях, смеются, на ходу делятся новостями, но я почти ничего не понимаю из их слов. Я отвлеклась на минуту, и Ани Тара успела куда–то исчезнуть. Тогда я решаю, что мне надо самостоятельно обойти монастырь. Все утро я посвящаю этому: исследую кухню, где готовятся пельмени momos и рис с овощами; захожу в зал для молитв, где монахини расставляют свежие цветы и раскладывают подушки на полу; с равнодушным видом брожу по коридорам и тайком заглядываю в приоткрытые комнаты, чтобы посмотреть, как живут другие. Все заняты каким- нибудь делом, и я чувствую себя совсем бесполезной. Только путаюсь под ногами. Монахини легонько отталкивают меня, словно неуклюжего щенка, которого никто не хочет обидеть. Я тут явно самая маленькая. Утренняя суета наполнена радостью и весельем, и все, кроме меня, знают свою роль в сегодняшней церемонии.

В полдень я сижу в комнате отдыха, где обитатели монастыря обычно собираются после обеда. Я немного устала ото всех сегодняшних открытий и впечатлений, поэтому уютно устроилась в кресле. Через некоторое время я понимаю, что кроме меня в комнате почти никого нет. Вдруг из комнаты для молитв до меня доносится звук гонга. Несколько глухих уларов. Старая монахиня, торопившаяся на молитву, останавливается на пороге комнаты и удивленно смотрит на меня. Потом понимающе улыбается:

— Малышка, ты чего сидишь, пойдем, все уже начинается.

Не задавая лишних вопросов, я иду за ней, сначала по лестнице, потом через двор, — и наконец попадаю в молитвенную комнату. Сотни монахинь, живущих в монастыре, сидят на земле, образуя несколько рядов, а некоторые стоят вдоль стены. Зал наполнен шепотом и бормотанием. Меня удивляет отсутствие Тулку Ургьен Ринпоче. Наверное, его что–то задержало. Но это не страшно! Как и все остальные, я кланяюсь три раза и иду вперед: хочу сесть где–нибудь ближе к центру, чтобы не пропустить ничего интересного. Поэтому я занимаю свободное место в первых рядах. Вижу, что на меня с улыбкой смотрит незнакомая старая монахиня; кажется, она руководит хором и обучает пению. Я, не задумываясь, пересаживаюсь поближе к ней. Меня переполняет энтузиазм, поэтому я не замечаю удивления в ее взгляде. В ее г лазах я вижу только доброту. Внезапно я понимаю, что все, кто сидит рядом, почему–то молчат и как–то странно смотрят на меня. Тогда я решаюсь заговорить со своей соседкой — согласитесь, совершенно естественное поведение в такой ситуации.

— Как тебя зовут?

— Ани Дармазоба…

— Ничего, если я посижу здесь?

Несмотря на все свое дружелюбие, Ани Дармазоба не отвечает мне. Вместо этого она отводит глаза, начинает беспомощно озираться по сторонам; ее явно что–то беспокоит, но при этом она продолжает улыбаться. Я ничего не знаю о монастырских обычаях, никто не рассказал мне о том, сколько запретов может скрываться за молчанием. Поэтому молчание Ани Дармазобы я воспринимаю как согласие. Ошибка. Кто–то сильно трясет меня за плечо:

— Эй, ты! Иди–ка отсюда, тебе здесь не место.

Я смущенно оборачиваюсь. За мной сидит монахиня со странным, неправильно–морщинистым лицом. Я не могу назвать ее уродливой, но есть в ней что–то злое, что сразу вызывает у меня неприязнь.

У нее довольно грубый, неприятный голос.

— Тебе нельзя тут сидеть, это места для заслуженных монахинь… иди отсюда!

Этой женщине на первый взгляд лет столько же, сколько моей матери. Она встает, снова хватает меня за плечо и пытается вытащить из ряда. При этом она что–то невнятно ворчит, а я, забыв, где нахожусь, начинаю упираться. Монахиню буквально переполняют важность и чувство собственного достоинства, поэтому у меня возникает инстинктивное желание сопротивляться. Чем сильнее она тянет, тем сильнее я упираюсь. Наше молчаливое противостояние привлекает всеобщее внимание. Некоторые монахини начинают тихо смеяться, прикрываясь рукавами, остальные смотрят на меня крайне неодобрительно.

— Малышка, тебе лучше пересесть назад, тебе оттуда все будет видно, обещаю…

Ани Дармазоба наконец–то решила подать голос.

Я чувствую, что она не желает мне зла, поэтому охотно выполняю ее просьбу. Скорее всего, я допустила какую–то ошибку. Мое место среди молодых и бедных, которые стоят у стены позади всех. Злюка (так я прозвала морщинистую монахиню) с довольным видом садится обратно. Потом она заставила меня дорого заплатить за мое открытое сопротивление. Я мысленно ругаю ее последними словами, и тут чья–то маленькая ручка тянет меня за рукав. Разворачиваюсь и в тот же миг понимаю, что в монастыре у меня обязательно будет друг.