Меч мертвых

Плохо это, когда наперед знают внуки, что умирать придется не там, где умерли деды. Втройне плохо, когда и сами-то эти деды — недавние переселенцы, и где их пращуры покоятся, никто теперь уже не найдет.

Одно утешение — не на пустое место строиться шли. Там, у истока Мутной из Ильмеря озера, тоже, как говорили, были не совсем глухие места. Жили словене, кривичи, меряне и чудь. Не было допрежь у них крепкого рубленого городка и князя в нем, — а теперь будет…

Вот какую новость мог бы спесивый Твердята услышать от воеводы Вольгаста. Но не захотел смирить гордость и оттого узнал обо всем едва не последний.

Эгиль берсерк размеренно заносил весло, погружал в воду длинную лопасть и с силой откидывался назад. Мимо корабля медленно проплывали, отодвигаясь назад, берега Невского Устья. Ветер как назло стих, а течение здесь было такое, что людям приходилось садиться по двое на весло. Эгиль управлялся один.

— Похоже на то, что придется тебе, Рагнарссон, выбирать, — сказал он Харальду, отдыхавшему рядом на палубе. — Хререк конунг — великий воин и могучий правитель. Я не стал бы с ним ссориться, если бы это зависело от меня. Но и молодой Вади конунг тоже непрост, раз уж он Хререка заставил с собой считаться. Это верно, в море от него толку немного, но если хотя бы у половины его ярлов такие же волчьи глаза, как у этого… как его… Зи… Зу…

— Замятни, — подсказал Харальд. Словенская речь казалась ему очень трудной, но не пристало сыну Лодброка смущаться и отступать, и он мало-помалу ее постигал.

— Вот, вот, — обрадовался Эгиль. — У того, который хотел забрать у Щетины меч, но не совладал.

— То-то и оно, — проговорил Харальд задумчиво. — Глаза у него и впрямь волчьи, а меч отнять не сумел.

Известие о разладе между гардскими конунгами ошеломило его не меньше, чем прочих посольских, а может, даже и больше. Твердислав или хотя бы тот же Сувор по крайней мере подспудно ожидали подобного. Харальд, полтора месяца назад ни сном ни духом не ведавший о припасенном для него судьбой путешествии, Ладогу себе представлял гораздо более смутно, чем, к примеру, Эофорвик в стране англов, где уже не первый год сидел правителем его старший брат Ивар. И, отправляясь в Гардарики, совсем не собирался начинать с важных решений. Ему никогда еще не приходилось повелевать воинами и делать выбор, от которого столь многое зависело. Отец отправил его сюда возглавить датчан, которых по условиям замирения обещали отпустить на свободу. С этим он был готов справиться и верил — случись какая незадача, Эгиль даст ему разумный совет. В том, что касалось воинов и сражений, Эгиль знал все. Но от кого ждать подмоги, когда приходится сравнивать конунгов и предугадывать, за кем останется власть?..

«Вот так, — сказал он себе, — и становятся из мальчишек вождями. Ты должен был знать, что Рагнар конунг уже немолод и не пойдет завоевывать для тебя страну, как для Бьерна, Сигурда, Хальвдана и других братьев. Младшему сыну всегда приходится самому прокладывать себе путь…»

Вслух же он сказал Эгилю берсерку:

— Если придется выбирать, я поступлю так, чтобы отец был мною доволен.

Когда остановились на ночлег и стали готовить ужин, Харальд подошел к боярину Твердиславу:

— Как я посмотрю, твои люди сидят у одних костров, а люди Сувора ярла — у других. И я еще дома заметил, что вы с ним друг друга не особенно жалуете. Это оттого, что он служит своему конунгу, а ты — своему?

Харальд часто приходил к Пеньку на корабль и разговаривал с ним. Боярин сперва видел в этом лишь честь для своего князя. И то правда, с кем беседовать знатному заложнику, набираясь ума, если не со старшим в посольстве?.. Потом понял — мальчишка стал нравиться ему. Даже чем-то напомнил оставшегося в Ладоге сына. Где теперь сыночек?.. Сидит дома, батюшку ждет? Или с Вадимом утек?..

Вольгастовы варяги, быть может, знали про это, но он спрашивать их не стал.

И Твердята, лелея сидевшую в сердце занозу, открыл молодому датчанину то, что нипочем не поведал бы человеку вовсе стороннему.

— Мне Сувора, — нахмурился он, — с молодых лет любить не за что. Помнишь, свистом я разговаривал? А где выучился, сказать? У мерян, лесного народа, науку перенял. Я ведь у них три года пленником прожил, юнцом еще. В самой крепи лесной, и захочешь, а не сбежишь. Все сердце по невестушке, красавице, изболелось. Каждую ночь снилось: сдумала — не вернусь, за другого пошла…

— А она? — спросил Харальд. — Красавицы редко скучают без женихов…

— А ей все эти три года Сувор проходу не давал, — сказал боярин, — На него и сейчас еще девки вешаются, а тогда и подавно.

Харальд чуть не ляпнул, что так тому и следует быть, ибо с замечательным воином пребывает милость богов. Хорошо, вовремя спохватился, смолчал.

— То сватов шлет, то сам у колодезя торчит, хоть собак спускай на него, — продолжал Твердислав. — А вот не сладилось дело у раскрасавца. Вернулся я из полона и в ту же осень свадьбу сыграл…

Он замолчал и нахмурился еще больше.

— Я буду рад поклониться твоей почтенной жене, ярл, — на всякий случай сказал Харальд.