Меч мертвых

Твердята досадливо фыркнул, подобрал полу корзна – и взошёл на лодью, более не задерживаясь и не медля. Он не хуже других знал, что порою случалось, когда люди не внимали предупреждениям. Но столь же часто бывало и так, что предсказатели ошибались. Или сами неверно толковали знак, данный свыше. Уж чего он не наслушался, когда отправлялись в Роскильде!.. И ограбят их там, и в рабство за тридевять земель продадут, и орла какого-то врежут… Ан все живы вернулись и замирение желанное привезли!..

…Упали в воду причальные канаты, согласно взмахнули длинные вёсла. Без малого весь Новый Город вышел проводить посольство. Махали руками заплаканные девчонки, алел над берегом, в воротах детинца, княжеский плащ… датчане-корабельщики красовались как только могли, и Харальд, самолично державший рулевое весло, был ими горд. Кажется, ни разу ещё его корабль не отваливал от пристани так весело и легко, не устремлялся в путь так охотно, как ныне.

Искра долго смотрел, как уходила по реке, делаясь всё меньше, острогрудая датская лодья, и пасмурно было на душе. Он тоже услышал предупреждение лекарок – и ошарашенно осознал, насколько оно совпало с тем, что он смутно чувствовал сам. Даждьбог Сварожич, откуда бы?.. Друзья-одногодки, боярские дети, уже принявшие воинские пояса, рассказывали, как государь Вадим с его, Искры, батюшкой испрашивали волю Перуна. В каменном кольце алтаря густой лужей расплылась кровь жертвенного быка, и князь Вадим простёр руки к небу.

«Господине! – хрипло от волнения прозвучал его голос. – Ты ли не видишь, как радею о людях своих и о городе, в столь многих трудах и великих печалях возведённом… Вразуми, Отче Перун: вотще ли тружусь? Процветёт ли сей город, назовётся ли именем знаменитым и грозным при детях наших и внуках?..»

И солнечный луч упал сквозь единственную промоину в облаках и коснулся священного изваяния, оживив суровый лик Бога Грозы, и дрогнул золотой диск громового знака, уверенно качнувшись:

«ДА!»

«Господине! Станет ли Ладога сестрицей меньшей, послушною под рукой Нового Города моего?..»

И согласно заржали, рванулись, взрыли правыми копытами снег вороные и белые жеребцы, выведенные к святилищу:

«ДА!»

«Господине! Днесь отряжаю я в Ладогу нарочитых слов… Замириться ищу с братом своим Рюриком Нового Города ради… Всё ли исполнят слы мои, как тому быть надлежит?..»

И дохнул ветер небесный, и тронул тяжёлые ветви святого дуба, зиму напролёт не терявшие густого наряда, и принёс к алтарю изжелта-серый лист, выгнутый, как кораблик:

«ДА!»

Вот только поплыл, закружился тот кораблик по озерку крови, меж зыбких островков тающего красного снега, в пеленах пара, точившегося на холоду…

Искра знал: государь князь первым истолковал этот знак, найдя в нём обещание Твердиславовой дружине удачного плавания, и вятшие мужи, стоявшие при молении, с ним согласились. Ибо кто первый жрец Перуну, если не князь?.. Звездочёт ещё раз посмотрел вслед уходившему кораблю. Облака на восходе показались ему очень похожими на те, что застили солнце в день гибели Торгейра. Разрывы совсем ещё зимних туч пламенели холодным малиновым золотом. Когда же сквозь них наконец показалось око Даждьбога, лучезарный огненный щит выглянул воспалённым, мутно-кровавым. Реку в заснеженных берегах облило неживым багрянцем зари, только по мелким волнам пошли гулять тяжёлые свинцовые блики…

Искра содрогнулся от внезапного ужаса. Кровь!.. Жертвенная кровь в алтаре!.. Кораблик в озере крови, беспомощный и хрупкий, словно высохший дубовый листок!.. Уж не предстояло ли тем, кто ныне отправился на нём в Ладогу, своей кровью платить за…

Куда броситься, кого предупредить, да и о чём?.. Искра завертел головой, обшаривая взглядом толпу, и лишь спустя время сообразил, кого ищет: лекарок. Их нигде не было видно. Две женщины скрылись непонятно куда так же неожиданно, как и появились. Молодой Твердятич зябко вздохнул и снова стал смотреть вслед кораблю, высматривая отца и силясь отодвинуть недоброе предчувствие на самые задворки души. Известно же – думай о беде, как раз её и накличешь!..

Глаза у Искры Звездочёта не зря были рысьи. Он увидел, как боярин Твердислав оглянулся и помахал ему. А потом по ветру тонкой кружевной пеленой полетели снежинки, и заволокло даль реки, и больше ничего нельзя было разглядеть.