Меч и Крест

— В 84-м? — Врубель смотрел на нее с горьким недоумением, воспаленным, изъеденным молью бархатом взгляда. — Девятнадцать лет тому? Вы пришли выказать мне свое участие? Соболезнование… Премного благодарен, — присовокупил он сухо. Его взгляд сразу же стал пустым и мучительно ожидающим ее ухода.

«Уйти вот так?!»

Она не могла.

Она тупо стояла, придавленная тяжестью двадцати навалившихся на нее лет, уткнувшись взором в неузнаваемого, дерганого, потерянного, седого, убитого ссорой с любимой женой и не испытавшего от встречи с ней ничего, кроме усталой досады.

Пытаясь убедить себя: это — уже не Он!

Ее Миши — нет, и ей не остается ничего, кроме как идти восвояси…

— Мы были в кофейне Семадени. На вас был костюм Тициана. Вы пригласили меня. Помните? — зачем-то напомнила она, прекрасно зная: в том воспоминании нет более никакого смысла, так же как нет для него смысла и в ней самой.

Так же как ей самой нет больше смысла в нем — старом, снулом, хнычущем и убогом…

Но то лопнувшее, кровоточащее и липкое бурлило в ней, захлестывая ее нутро до самого стиснутого спазмами горла, не позволяя сделать ни шага. А потом горячая волна окатила мозг, и она поняла… Все девять стремительных, страшных, непредсказуемых часов мысль о нем — ее Мише! — запертая в шкатулку в глубине ее, была главной Машиной ценностью, ради которой стоило претерпеть все, чтобы сохранить, донести, вручить ему всю свою жизнь до самого горизонта. Сказать ему так и не прозвучавшее в Семадени «да» и отдать все то, о чем он просил.

Но все это, уже бесконечно отданное ему навсегда, оказалось столь же бесконечно ему не нужным. И теперь она больше не знала, что делать со всем этим — своей жизнью, своим запоздавшим на девятнадцать лет «да», самой собой, — кроме как выбросить, вышвырнуть, выйдя отсюда в ближайшую урну, сесть на скамейку и заплакать. Потому как не было больше ее Миши, именно оттого, что для Миши не было больше никакой Маши!

А значит, ее не было вообще!

Ибо она была уже только для него.

— Семадени? Тот маскарад. Я помню… — в замешательстве произнес Михаил Саныч, всматриваясь воспаленными зрачками в глубь себя. — Та девушка… Надежда. Но разве то были вы? Вы так молоды.

— Вы помните меня?!

— Вы совершенно не изменились, Надежда Владимировна.

Его слова прозвучали почему-то как вопрос. Врубель пугливо потрогал взглядом ее лицо — губы, кожу у глаз, просящий подбородок, — словно по-прежнему не веря в то, что она — она, и в то, что женщина, стоящая сейчас рядом с ним, существует на самом деле.

Но это не имело значение!

Поскольку она БЫЛА!

Пусть даже пустым, полустершимся воспоминанием…

— Я вспоминал вас. Часто, — вымученно улыбнулся он. — Все так. Вы должны были прийти. Я ждал…

— Ждали меня? — «Двадцать лет спустя?!»

— Я знал, что не вынесу эту ночь, — зашибленно сказал Врубель. — Только не в Кирилловскую! — переменился он в лице. — Только не здесь!!! О-о-о…

Он шарахнулся от нее. Натолкнулся на стол. Вскрикнул и заметался по номеру, хватая и бессильно роняя вещи: женский портрет в кожаной оправе, потрепанный дорожный несессер, грязную бритву с засохшей на лезвии пеной.

— Михал Саныч!!!

— Надя! Надя! — припадочно закричал тот, старательно оббегая Машу блуждающими, одержимыми глазами. — Мы должны уезжать! Немедленно. Из этого Города. Надя, где ты? Он убьет меня!

— Михаил Саныч! — шагнула к нему изрядно напуганная Ковалева.

— Я не поеду в Кирилловку! Не прикасайтесь ко мне! — взвыл он, заслоняясь от нее трясущимися руками. — Я лучше убью себя! — Он схватил брошенную бритву…

Он был сумасшедшим! Уже был. Она видела это сейчас. А она была для него… Привидением!

Да и кем еще она могла стать, явившись через двадцать лет такой же нелепо двадцатилетней?!

— Михаил Саныч, вы не поедете туда, обещаю! — зарыдала Маша от страха и подломившей ее плечи страшной вины.

— Вы обещаете мне? Верно?

— Клянусь Богом! — поспешно подтвердила она, не понимая, почему ее абстрактное обещание вдруг угомонило его.

— Я вам верю! — Сумасшедший замер, тяжело, рвано дыша, прислонившись согбенной спиной к оклеенной дешевыми гостиничными обоями стене; нахлынувшее безумие отступало. — Я помню, вы обещали мне тогда, когда я был никем… — сбивчиво заговорил он. — Я вспоминал после. Все так… Надежда Владимировна? — вскрикнул он резко, слепо глядя в другую сторону.

— Я здесь, — пискнула Маша.