Меч и Крест

Маша осужденно подошла к нему и протянула воскресшему художнику руку для опоры. Он поднялся и, кряхтя, тяжело опустился на скамью, продолжая говорить и, видимо, желая сгладить неприятное впечатление:

— Так, значит, я — Добрыня, а вы — Киевская ведьма? Как мило. Уж не чародейка ли Маринка, что изменила моему Добрыне со змеем? Преоригинальный наряд… Так наша современная молодежь представляет нынче ведьм?

— Маринка? — спросила Маша.

«Какой-то мужик с бородой…», «Называет ведьмой и почему-то Маринкой», «И еще он будто изменил мне с какой-то бабой, и я злюсь», — донеслись до нее утренние слова Кати.

— А с кем вы? То есть с кем он, Добрыня, изменил ей, вы не знаете? — взволнованно переспросила она.

— С православной верой, дитя мое, — серьезно ответил Васнецов. — Оттого-то он всегда был моим главным богатырем! Он — некоторым образом мой автопортрет, я хотел бы быть столь же крепким в своей вере. Всегда хотел, да не всегда мог… И много, много думал о нем. Дело же не в том даже, что он был правой рукой князя Владимира и сражался за веру с мечом в руках, а в том, что он, быть может, и был первым русичем, возлюбившим Бога превыше земной любви. А ведь его красавица-Маринка была, верно, так же хороша, как и вы… Но она была ведьмой — язычницей! Да разве не язычество самая любовь? — вопросил он. И Маша угрюмо и убежденно кивнула в ответ. — Не та, что к жене, детям, отечеству, — уточнил художник, — а та, что способна разрушить очаг, стать над долгом и честью… Тут не физическая, тут иная сила нужна, много большая. Любовь-то любого богатыря сильней! Нет, физическая сила — это Илья, он от земли ее принял. Алеша — смекалка, хитрость и ум человеческие — самый слабый. Ибо ум наш часто немощен и вероломен, и ничтожно то, что мы можем им осознать. Чтоб мир принять, со всеми его загадками, тут душа нужна. И Добрыня — душа этой компании, уж извините за неуместный каламбур. Потому он единственный, кто Илью победил. Победил, но не поверг, а крестами с ним обменялся и стал его братом во Христе! — Васнецов многозначительно поднял руку к компании богатырей и замер, обескураженно морща лоб.

— А остальных двух богатырей, — безнадежно уточнила Маша, — вы с кого написали?

— Илью Муромца — с извозчика Ивана, если не ошибаюсь, Петрова. Алешу Поповича — с сына моего друга Саввы Мамонтова, Андрюши… — ответил Виктор Михайлович машинально вежливо и вдруг возопил в неподдельном кошмаре: — Но позвольте, а где мой Добрыня? Я изображал троих! Это невозможно!

— С извозчика и сына миллионера? — Маша нелепо улыбнулась, совершенно безучастная к крику их создателя. — Вот тебе и рыцари Христовы. Все кончено! Они мне не помогут. — Она порывисто закрыла руками лицо.

— Бог с вами, барышня, отчего вы плачете? — засуетился человеколюбивый художник. — Если вам нужна моя помощь, я к вашим услугам! Чем могу…

— Ничем!

— Никто не сможет ей помочь, — убежденно подтвердил жесткий и нежданный глас.

В дверях служебного входа стоял черноглазый брюнет.

И на одно нелепое мгновение Маше показалось, что он предстал перед ней таким, каким остался в ее памяти с их последней встречи — в черной прошловековой одежде, с суровым пронзительным и сверлящим лицом, — но спустя два она изумилась своей ошибке! На нем были банальные брюки и рубаха, не черные — цвета глубокой синей ночи. Длинные волосы лежали на плечах. И темная фигура, с темными, собранными в хвост волосами, сутки тому скрывшаяся от Даши в тех же самых дверях, откуда появился сейчас он, наконец перестала быть безымянной…

— Господин Киевицкий! — обрадованно вскричал Васнецов. — И вы здесь? Как это, однако, кстати… Вы тоже в маскараде? Вы, верно, Демон? Или, может, сам Мефистофель?

Боже, художник искренне думал, что он шутит!

— ВЫ? — головокружительно выдохнула не в шутку испуганная Маша, отступая к стене и косясь на сомнительного защитника рядом.

— Это Дементий Владиславович, — поспешно представил его Васнецов. — Друг профессора Прахова. А это…

— Мы знакомы с Марией Владимировной, — тихо оповестил его брюнет. — Я ждал ее. И предупредил о ее приходе.

— Вы… — повторила Маша.

— Организатор выставки, — окончил тот за нее.

— Моей? — смешался художник. — Вы занялись меценатством? Дементий Владиславович, со мной такое приключилось, вы не поверите! Я лишился сознания, в голове все смешалось. Такое странное чувство… Кабы не эта милая барышня…

— Милая барышня совершенно зря вас обеспокоила, — угрожающе оборвал его К. Д., поднимая «полочкой» левую ладонь. — Успокойтесь, Виктор Михайлович… Успокойтесь. — Он быстро, с хлопком, проутюжил левую ладонь правой, точно сбрасывая с той некий невидимый предмет.

И Маша, не уразумевшая его странного жеста, невольно оглянулась, чтобы посмотреть, какое впечатление он произвел на Виктора Михайловича, — и увидела, что никакого Виктора Михайловича рядом с ней больше нет. И она осталась один на один с самим…