Матрона

Доме и Солтан в дом не вошли. Выразили соболезнование родственникам покойного и остановились возле мужчин. Матрона же, Венера и жена Доме двинулись к дому. Матроне и раньше приходилось бывать на похоронах, но впервые следом за ней шла невестка, жена ее сына, и она понимала, что сейчас не время думать об этом, и все же будто свой шепот слышала: «У меня есть невестка». Когда они приблизились к крыльцу, Венера надрывно, в голос, заплакала, и Матрона разом забыла обо всем и уже не могла сдержать слез. Люди, стоявшие на веранде, расступились, пропуская их в комнату, и она увидела цинковый гроб: перед родственниками покойного Заура вместо него самого лежал наглухо закрытый ящик, обитый по краям деревянными рейками. Наверное, покойника слишком долго везли и открыть гроб уже не решились. В торце его, на маленьком столике стоял портрет Заура. Чуть приоткрыв губы, покойник улыбался, будто насмехаясь над своими родными, и, казалось, в его улыбке таится какая-то неясная угроза.

То, что родные и близкие так и не увидели его после смерти, как-то особенно задело Матрону, и она зарыдала, запричитала, привлекая внимание собравших женщин к его матери.

О, Заур!
Что за вестника ты прислал к нам, стать бы мне жертвой вместо тебя?
Может, ты, наконец, послушался матери и решил сыграть свадьбу?
О, горе твоей бедной матери!
Ты ведь не сыграешь свадьбу в ее доме,
Не пригласишь нас порадоваться за тебя!
О, как же ты обманул своих бедных родителей!
Они не могли дождаться рождения твоих детей,
А ты лишил их себя самого.
Ой, стала черной душа твоей несчастной матери!
Она не могла наглядеться на тебя,
А ты не дал ей возможности последний раз взглянуть на твое лицо.
О, как ужасна судьба той,
Чей сын никогда уже не переступит порог ее дома,
Не скажет: «Я пришел, мама!».
О, как несчастна мать,
У которой не стало любимого сына!
Она ждала его, не спала ночами,
А теперь боится взглянуть на него.
Та самая мать, которая любила тебя больше жизни!
Та несчастная мать, чьей опорой и надеждой ты был.
Та бедная мать,
Которая страшится теперь твоего вида…

Женщины вокруг плакали, все, как одна, и Матрона, устав причитать и боясь сорвать голос, отошла в сторону. Поискала взглядом жену Доме. Та стояла неподалеку, вся в слезах. В комнате было полно женщин, они плакали, и, казалось, в слезах скоро можно будет утонуть. «Наверное, женщина вся состоит из слез, — думала Матрона, — но никто этого не замечает. Женских слез не замечают даже тогда, когда они текут рекой».

2

Казалось, в этой комнате, полной плачущих женщин, легче всех переносит свое горе мать покойного, Абиан. Сухощавая, широкая в кости, она сидела перед гробом прямо и неподвижно, будто из камня вытесанная. На изможденном лице ее, сером, как гранит, то ли прожилки выступили от напряжения, то ли остались следы ночных слез. Мутные, невидящие глаза словно пеленой были затянуты, непроницаемой пеленой отрешенности.

Когда закончились причитания очередной плакальщицы и в комнате вдруг стало тихо, ни слова, ни стона, только почти неслышные всхлипывания женщин, — глаза Абиан расширились, ожили, и во взгляде ее ясно выразилась обида, а затем и страх: она смотрела на женщин так, будто они собрались здесь для того, чтобы предать проклятию ее живого сына. Возможно, он совершил какое-то злодеяние, а может, и нет, но так или иначе она, мать, должна подняться и встать на его защиту. И она поднялась, подалась к гробу, насколько хватало рук обняла этот цинковый ящик и, подняв к людям глаза, полные жалости и мольбы, заплакала хрипло, запричитала, обращаясь к присутствующим: