Матрица войны

Они двинулись от отеля по жарким темнеющим улицам. В домах светились открытые окна балконов. Люди, отдыхая, смотрели на улицу. Лучились, перемигивались маслянистые коптилки торговцев, освещая то жаренных на сковородке рыбин, то зеленые связки бананов. Фасады с лепниной и узорными решетками балконов, некогда нарядные и игривые, теперь обветшали, шелушились, были завешены сохнущим бельем, вялыми, наподобие флагов, простынями. По невнятному совпадению запахов, желтоватых отсветов в окнах, лепных карнизов Белосельцеву показалось, что он находится в каком-то среднерусском летнем городке, быть может в Александрове или Коломне. Сейчас за углом увидит обвалившиеся торговые ряды с колоннадой, колокольню с остановившимися часами, ампирный особнячок. В городском саду за штакетником ахнет сквозь сирень наивно и страстно духовой оркестр. Но с балкона, разрушая иллюзию, прыснула визгливая азиатская музыка, в длинных окнах за деревьями зажелтели развешанные одежды буддийских бонз, и где-то рядом печально, сначала редко, а потом все учащаясь, измельчаясь в коротких тревожных ударах, прогремел монастырский гонг.

– Моя жена из Баттамбанга, – тихо и как-то внезапно сказал Сом Кыт, глядя на темную зелень куста, на решетку белого дома. Чувствовалось, что он вспомнил что-то дорогое для себя и печальное. Белосельцев был приобщен к воспоминанию – к белизне проплывшего дома, к розовому кусту за оградой.

Из-за поворота с воем сирены, с миганием фиолетовых вспышек выскочили трескучие мотоциклы. Седоки в белых шлемах, в военной форме мчали во всю ширину улицы, тесня велосипедистов и пешеходов. За ними, просев на рессорах, прошумел широкий, с хромированным радиатором «Бьюик». Процессия промчалась, оставляя пыль и гарь, повернула в освещенную зелень увитых плющом ворот.

– Председатель народно-революционного комитета, – произнес Сом Кыт. Было видно, что его неприятно поразил вид шумной, помпезной процессии и он извиняется перед Белосельцевым за этот назойливый кортеж, демонстрирующий величие власти среди людского уныния и подавленности.

Они вошли в ресторанчик с верандой над откосом, сбегавшим к темной реке. У стойки, из пестроты бутылок, бесшумно, с выражением готовности, возник хозяин. Провел их на веранду, в прохладу, забегая вперед, успевая смахнуть со стола несуществующие крошки. И прежде чем залюбоваться мерцающей рекой, Белосельцев, отодвигая стул, подумал, что в этот ресторанчик в свою золотую пору приходили Сом Кыт с женой, садились у окна с видом на темную реку.

Он выбрал себе стейк по-английски, пиво со льдом, передал карту Сом Кыту. Отмахивался от летящих из тьмы крылатых термитов, падающих обильно на стол. Хозяин снова махнул полотенцем, сбивая слюдяных насекомых. Там, куда он махнул, в окне, была темная река, женщина в темно-лиловых одеждах, темней чем вода и трава, медленно входила в воду, приседала без плеска, обхватывала свои черно-мерцающие плечи длинными руками. Не было видно, но угадывалось, как ткань, намокнув, приняла ее гибкие, округлые очертания.

– Как будет по-русски «вечер»? – спросил Сом Кыт, глядя на реку, на красные веретенные отражения на той стороне, поколебленные купающейся женщиной. И Белосельцев подумал: тогда, когда они, молодые, сидели здесь с женой, на той стороне все так же отражались в реке красноватые дрожащие веретена.

– Вы изучаете русский язык? – спросил Белосельцев.

– Я изучаю немецкий, английский, испанский и русский.

– Так много языков одновременно?

– Кончается международная изоляция Кампучии, и нам требуется много дипломатов. Прежних дипломатов убили, и многие места в посольствах пустуют.

– Вы хотите поехать в Советский Союз?

– Штат посольства в Советском Союзе укомплектован. Я бы хотел поехать в Париж.

Женщина в маслянистой реке медленно колыхалась, словно грациозное водяное животное. Появлялась на красноватом волнуемом отражении. Снова исчезала в темном лиловом разливе. Термиты бесшумно летели прозрачной слюдяной струей, словно это было нашествие на землю инопланетной жизни, и она, касаясь растений, почвы, досок стола, стекла и фарфора посуды, образовывала колонии, встраивалась и обживала захватываемую планету. Люди сбрасывали насекомых с одежды, сбивали с лица, хозяин то и дело махал салфеткой, но бесшумные полчища все прибывали и стол, за которым они сидели с Сом Кытом, был в шевелящемся, мерцающем покрове.

– Я хотел поделиться с вами моими наблюдениями, – сказал Белосельцев. – Сегодня я видел много несчастных людей, которые пережили горе, потеряли любимых и близких. Но нигде я не почувствовал озлобления, желания отомстить. Только смирение и печаль. Почему?

– В философии нашего народа отсутствует категория ненависти. Ваш писатель Лев Толстой призывал не отвечать злом на зло, призывал не отвечать насилием на насилие. Если у зла отнять почву, не сопротивляться ему, то оно постепенно погаснет, как огонь без дров.