Матрица войны

Водитель бранился, сплевывал пыль, давил на сигнал, пытаясь сунуться в объезд на обочину. Но грузовик подставлял измызганный борт, сыпал на ветровое стекло сухую рыхлую пыль. Один солдат не выдержал, что-то крикнул, оскалясь. Открыл окошко, выставил автомат, дал в воздух долгую злую очередь. Грузовик остановился. «Тойота» обошла его. Солдаты кричали, грозили кулаками, а из высокой кабины с расколотым стеклом смотрело усталое немолодое лицо с повязкой на лбу и рядом – два испуганных детских.

Белосельцев смотрел на шоссе, помнившее роскошные стремительные лимузины, безмятежные веселые лица богачей и туристов, мчавшихся развлекаться в Таиланд, подивиться на каменное чудо Ангкора, не ведавших, не прозревавших будущего. С тех пор по этой дороге, прогрызая асфальт, прокатились войска, простонали колонны изгнанников, прошаркали бесчисленные подошвы беженцев. Мятущийся, сорванный катастрофой народ прошел по этой дороге, унося на ногах частицы асфальта, превратив дорогу в драную пыльную рытвину. Белосельцев двигался в желобе людской беды и несчастья, упавших на эти плодородные красноватые земли с зеленью пернатых, волнуемых ветром пальм, с голубоватой, пленительно-чудной далью, не сравнимой ни с чем в своей нежности, красоте.

– Вы знаете эту дорогу? – спросил Белосельцев Сом Кыта, который молча, стоически переносил толчки и ухабы, напоминая маленькую статуэтку с качающейся головой. – Вы путешествовали по этой дороге?

– Да, – помолчав, ответил Сом Кыт, словно за секунду молчания проделал давнишнее странствие. – Вместе с женой. Как только поженились, совершили свадебное путешествие в Ангкор. Но это было давно.

Белосельцев вспомнил измученное лицо стареющей женщины, собиравшей Сом Кыта в дорогу. Быть может, в семейном альбоме хранятся их фотографии – молодые, счастливые, перед огромным каменным храмом. С тех пор по этой дороге проскакало, прохрипело огромное страшное чудище, сжирая их светлые дни. Но об этом ни слова. Этика их недолгих отношений исключала выспрашивание.

– Хотите пить? – предложил он Сом Кыту, не желая, чтобы рвалась хрупкая паутинка их разговора. – У меня в бауле есть бутылка минеральной воды.

– Благодарю, – ответил Сом Кыт. – Лучше потерпеть.

Белосельцеву показалось, что слово «терпеть» относилось не столько к бутылке с водой, сколько к чему-то гнетущему, тягостному, обременявшему жизнь этого замкнутого в себе человека.

– Какое печальное зрелище – разрушенный Пномпень. – Белосельцев не давал угаснуть огоньку, затеплившемуся в их хрупких отношениях. – И какое удивительное зрелище – эти голубые далекие холмы.

– У природы человек учится мудрости. Звезды будут всегда, даже тогда, когда города исчезнут.

Белосельцев больше не тревожил его разговором. На первый раз этого было достаточно. Они еще были чужие, еще испытывали отчужденность. Но что-то неуловимо изменилось между ними. Они узнали друг о друге самую малость, и эта малость не разобщила, а сблизила.

Удары и броски стали жестче, машину поволокло на обочину. Водитель вылез, горестно замахал руками, и стало понятно, что спустило колесо. Все вылезли наружу, отдыхая от тряски, а водитель, огорченный, виноватый, стал раскручивать винты, готовясь ставить запаску.

За обочиной зеленела луговина, на ней одиноко, неправдоподобно круто возвышалась гора, словно торчащий из моря утес. На вершине виднелась пагода, и к ней, обвивая склоны, восходила ступенчатая тропа. Белосельцев решил воспользоваться остановкой, подняться на гору, осмотреть окрестность и, быть может, обнаружить железную дорогу.

– Любезный Сом Кыт, покуда длится остановка, я хочу подняться к молельне и оттуда полюбоваться природой.

Не дожидаясь ответа, он спустился с обочины и по едва натоптанной тропинке пошел к горе.

Тропка оказалась заросшими травой каменными плитами. Среди клочков дикой кустистой травы росли садовые лилии, белели их нежные благоухающие цветы. Тропа превращалась в тесаные, уходящие в гору ступени, которые, несколькими витками окружая утес, подымались к темной молельне, к ее толстым замшелым стенам и резной каменной кровле, под которой таилось деревянное изваяние Будды в красных и золотых облачениях. Это был скит, куда смиренные бонзы, опираясь на посохи, медленно восходили по склону, желтея своими хитонами, и там, на вершине, среди голубых волнуемых далей, возжигали благовония, предавались мистическому созерцанию вечности. Подымаясь по ступеням, Белосельцев думал об этих исчезнувших монахах, писавших друг другу трогательные стихи и послания. Скит был безлюден, словно робкая безмолвная жизнь ушла по ступеням вверх, оторвалась от вершины и улетела, как бабочка, которую ненароком спугнули.