Матрица войны

Солдаты охраны подняли убитого Тхеу Ван Ли и осторожно понесли к джипу. Белая «Тойота» съехала к обочине, открывая дорогу ребристым гусеничным машинам, над которыми поднялся едкий синий дым. Стальные двери в корме ближнего транспортера были раскрыты, солдаты теснились на боковых сиденьях, поставив автоматы у ног, смотрели на Белосельцева сквозь голубую гарь. Белосельцев чувствовал напряженный вектор, направлявший колонну вперед, к невидимой грозной цели, пронизывающий груды теплой брони, изношенные, брызгающие маслом дизели, исстрелянные стволы, вовлекающий в это движение командиров, водителей, сидящий в отсеках десант. Этот вектор пронзил и его, давил ему в спину, подталкивал к транспортеру, к открытой корме, к металлическим сиденьям, на которых было одно свободное место – для него. Ему казалось, что его засасывает в глубь транспортера, что действует загадочная незримая помпа, втягивающая его в тугой свиток пространства, которое, сужаясь и скручиваясь, устремляется из-под света и солнца в тесный, сумеречный, окруженный сталью отсек. Он противился этому давлению, оглядывался на Сом Кыта, на ожидавшую его «Тойоту», но его затягивало в эту воронку, как малую, попавшую в водоворот песчинку. Воля его подчинялась напряженному, пронизывающему боевые машины вектору. Вздохнув, словно отталкиваясь от берега, он шагнул к транспортеру, сел на отшлифованную лавку, потеснил худых солдат. Двери отсека захлопнулись, и машина, качнув кормой, с ревом пошла.

Белосельцев сидел в душном металлическом коробе американского транспортера, стиснутый солдатами вьетнамской армии, двигался в кампучийских джунглях в направлении Таиланда. Он видел близкое узкоглазое лицо, край панамы, удаленную спину механика-водителя, тянувшего и толкавшего рычаги управления. Сквозь узкую бойницу влетали фонтаны грязи, ворохи разорванной зелени, и было неясно, куда идет транспортер, по дороге или по бездорожью, в колонне или в одиночку. Белосельцев, как только отдал себя во власть незримой силы, втянувшей его в нутро транспортера, уже не принадлежал себе. Не пытался привнести в это слепое движение мысль, желание, самостоятельное живое чувство. Они все, здесь сидящие, не принадлежали себе. Были вовлечены в огромный безымянный виток, который, как планетарный циклон, медленно накрывал континенты, проволакивая сквозь мир войны, боевые армады, движение флотов и армий. Они двигались по малому отрезку этого огромного завитка, менявшего границы мира, перемещавшего народы, засевавшего землю смертями и бедами.

Сквозь рявканье мотора, уханье и лязг гусениц он услышал стрельбу: негромкие разрывы «безоткаток», редкие аханья минометов, чирикающий стрекот пулеметов. Все это держалось вдалеке, удалялось, а потом вдруг надвинулось, накрыло машину близкими ударами, грохотом. Транспортер стал вилять, качался с боку на бок, по его броне проскрежетала очередь, словно провели зазубренным острием.

Встали. Корма распахнулась. Сильные молодые тела выдавили Белосельцева из машины, толкали его, бежали врассыпную, залегали у гусениц, ослепшие от солнца, слепо начиная стрелять.

Белосельцев стоял на траве, в драной колее, у заляпанной мокрой брони и видел обширную поляну, изрытую окопами, брустверами, уставленную дощатыми бараками, деревянными вышками, окруженную высоким волнистым лесом. Эта поляна напоминала диораму, когда художники желали изобразить многомерное сражение, и в подсвеченном мерцающем воздухе совершалось одновременное разрозненное действо. Под ногами, у кормы транспортера, валялся алюминиевый мятый таз с остатками какого-то варева, белое, измочаленное траками бревно с раздавленным станковым пулеметом. Над поляной, под разными углами, с разных высот, перекрещиваясь, сталкиваясь, превращаясь в водопады огня, в острые длинные искры, в слепящие ртутные шары, в комья дыма и пламени, летели трассы. Плевались огнем пулеметы, харкали и скрежетали базуки, мелко и огненно били автоматы, навешивали кудрявые дуги подствольники, метали колючие маленькие солнца гранатометы. Все это перемещалось, грохотало, чавкало. Остро попадало в мягкую плоть, с хрустом вонзалось в твердое дерево, колотилось в гулкую броню, колыхалось звуком, светом, тенями дыма, полупрозрачными в дыму и свете фигурками людей, которые косо бежали, исчезали, ныряли в окопы. Вновь возникали над брустверами, выставляя оружие, посылая очереди, залпы, огненные удары, перечеркивая поляну пучками лучей, создавая огненную разбегавшуюся геометрию боя.

Он стоял в рост, вращая в орбитах глаза, видя все сразу: и то, что было у него за спиной, и то, что, невидимое, совершалось в подземных блиндажах и дотах, будто кто-то наделил его этим панорамным зрением, поставил у кормы транспортера, заставляя созерцать, обещая защиту от снаряда и пули, возлагая на него одну-единственную задачу – смотреть и запоминать. Находясь под охранительным покровом Того, Кто взирал на него с небес, Белосельцев пошел вслед за колыхнувшимся транспортером, задыхаясь от вони солярки, заслоняясь от летящей из-под гусениц зеленой жижи.