Матрица войны

Передернуло, колыхнуло воздух прозрачной тугой волной. Над капотом машины со свистом и воем что-то пролетело, страшно и огненно, вытянув из леса мохнатый клин дыма. Лопнуло в стороне от машины короткой вспышкой, оставив в воздухе опадающую копоть. Второй молниеносный удар, и мохнатая искристая головня промерцала раскаленным глазом, превратилась у обочины в шаровой удар света, в тупой грохот взрыва. Машину бросило, шофер безумно крутил баранку, разворачивая джип поперек дороги. Ветер от крутого виража и взрывной волны ударил в открытый борт. Тхеу Ван Ли растопырил руки, заслоняя собой Белосельцева, с силой отталкивая его назад, дальше от леса, помещая себя между ним и зелеными кущами, из которых все еще тянулись вялые дымные трассы.

– Базука! – крикнул вьетнамец, толкая спиной Белосельцева, выдавливая его из машины на землю, за колесо, на пыльный грунт. Махнул солдатам, ударил очередью наугад по опушке, нырнул вперед, навстречу трескам, скрываясь в зарослях.

Белосельцев на земле, заслоненный резиновым скатом, видел «Тойоту», съехавшую в кювет, Сом Кыта в позе стартующего бегуна, прыгающих навстречу стрельбе солдат. Успел осознать мгновенную картину случившегося: удар гранатомета из джунглей, их промах, взрывы на безлесом пространстве, бросок вьетнамцев навстречу стрельбе и засаде, и вот он один возле джипа, заслоненный колесом и кюветом, из машины торчит ствол автомата, Сом Кыт смотрит на него, машет рукой, прижимая его к земле, а в близких перепутанных кущах треск стрельбы, чмокающий взрыв гранаты. Сердце его стучало, открытому рту не хватало дыхания, и глаза, округляясь в подлобье, обретали панорамное зрение, видели одновременно и небо и землю, пространство и сзади и спереди. Страх, слепой и горячий, прошел сквозь него, как судорога. Вначале стиснул мускулы в неподвижные комья, а затем распрямил их, толкая прочь с обочины, в чистое поле, подальше от стрельбы и взрывов. Но уже включались иные, контролирующие страх системы и силы. Вновь собирали его в личность. Он выхватил из машины ствол автомата, беря под прицел опушку.

Стрельба удалялась в глубь леса. Было безлюдно. Только в стороне белела рубашка Сом Кыта. Резким жестом он побуждал Белосельцева лежать.

Стрельба гасла, словно лес своей вязкой древесной жизнью рассасывал энергию боя и она блекла, замирала в джунглях. Стихло. Только что-то чуть слышно звенело, то ли малая невидимая птица, то ли в придорожных каменьях чешуйчатая тварь.

Сом Кыт оказался рядом. Быстро, тревожно оглядел Белосельцева с головы до пят, словно хотел убедиться, что тот цел, не решался его ощупать.

– Надо вот так лежать. – Он все-таки надавил на плечо Белосельцева, с неожиданной силой и властностью прижимая его к земле, возвышаясь над ним, заслоняя, как вьетнамец в машине.

Белосельцев осторожно снял с плеча его руку.

– Мне кажется, там все уже кончилось.

Из леса, продираясь сквозь заросли, появились солдаты, вьетнамцы и кхмеры. Держа автоматы, растягивались вдоль опушки, занимая оборону, готовые стрелять, защищаться. Следом, под защитой их автоматов, показались четыре солдата, неся пятого. Двое – за ноги, у голых щиколоток, и двое – ухватившись за ткань рубахи у плеч, так что руки волочились по земле. Во всей провисшей, непружинящей, послушно-безвольной позе пятого была безжизненность.

Еще издали вглядываясь в убитого, Белосельцев, ужасаясь, угадал в нем Тхеу Ван Ли. Солдаты вышли на дорогу, держа убитого на весу. Тот висел – голова на сторону, пальцы чертили на земле две пыльные бороздки. Со спины, с рубахи, из-под ремня капала кровь.

На дороге залязгало, загрохотало. Появилась колонна бронетехники, огромный, нелепый, похожий на старый комод американский танк и гусеничные транспортеры с мятыми бортами, открытыми люками, торчащими пулеметами. Колонна стала, подняв красную пыль. Вьетнамцы высыпали на дорогу, окружили убитого.

Тхеу Ван Ли лежал на обочине, у блестящего трака танка. Казалось, его худое маленькое тело в полете разбилось о громадную слепую преграду, рухнуло на дорогу. Вьетнамские офицеры выслушивали доклад очевидцев. Рокотали и чавкали горячие моторы машин.

Белосельцев смотрел на убитого, на его лицо, белевшее среди солдатских башмаков. Эта смерть, мгновенно случившаяся, приоткрыла простой механизм мира, задернутый пологом человеческих переживаний, сомнений, множественностью поступков, красотой леса и солнца, упований на чудесную, присутствующую в мире тайну. Все это пропало, и открылся примитивный, удерживающий мир механизм, наподобие деревянного винта в ткацком стане. Это примитивное устройство делало ненужными и бессмысленными все усилия постигнуть мир, отгадать его, в великом напряжении духовных сил сформулировать его смысл и закон. Делало ненужным душу и ум.