Матюшенко обещал молчать

— Не надо терять времени, — сказал он, — надо бежать. Уже без двадцати двенадцать.

Она рассеянно кивнула — да, да, бежать — и, все так же сжимая ладонями пылавшее лицо, подошла к дверям и выглянула на улицу.

Дождь заметно утих, но продолжал сеять настырно и, судя по пузырям на лужах, — теперь до самого утра. На улице не было ни души.

— Неприятная история, — выбив о подоконник свою трубку, сказал долговязый. — Что же это он у тебя такой недисциплинированный?

Но она уже забыла о нем. Твердя «пропала, я пропала», она тем не менее стала решительной и деловой. Что-то прикинув про себя, может, рассчитав дистанцию до Лесной улицы, она вдруг быстро сняла туфли, запихала их в сумочку, застегнула ее, натянув язычок застежки зубами, и, не сказав ни слова, выскочила под дождь.

Она помчалась как молодая кобылица, упруго, мощно, брызги летели из-под сильных ног как искры.

Вадик едва догнал ее и побежал рядом. Пока они бежали хорошо освещенной центральной улицей, он краем глаза видел появившееся у нее на лице сосредоточенное, упрямое выражение, как у спортсменки, во что бы то ни стало решившей не проиграть. Она и бежала как спортсменка, работая руками и высоко, сильно вскидывая колени. Может, она и была когда-то спортсменкой.

Бег продолжался в полном молчании, только один раз Виктория, смахнув с глаз растрепавшиеся волосы, в сердцах обронила: «Вот влипла!» И Вадик машинально кивнул — да, влипла... Все больше проникаясь волнением и надеждой женщины все спасти, он, уже вконец уставший (он бегал уже целый час), старался не отставать от Виктории и, словно тренер, то и дело посматривал на часы. Почему-то ему казалось, что, если они прибегут к двенадцати, все еще можно будет поправить. Что поправить — было сейчас неважно и кто потерпевшая сторона — тоже, он позабыл уже, что думал о Виктории полчаса назад, инстинктивно принимая сторону того, кто загнан в угол.

Вскоре большие дома кончились, осталась одна дорога с разбросанными вдоль нее тут и там аккуратными кирпичными и деревянными домишками. Справа зачернел лес. За ним, в километре, и начиналась Лесная улица. Виктория уже бежала из последних сил, сжав зубы, но с тем же отчаянным выражением — не проиграть.

И все же один раз пришлось остановиться. Дыша как скаковая лошадь, схватившись за бок, она прислонилась спиной к чьему-то заборчику у дороги и в изнеможении закрыла глаза.

— Что будет!.. — немного отдышавшись, сказала она и тихо засмеялась. — Он меня убьет. Сколько там времени?

— Уже двенадцать...

— Убьет... Дай мне сигарету.

Она прикурила, но, сделав две-три затяжки, бросила окурок в грязь.

— Слушай, парень, — сказала она, — не в службу, а в дружбу, сбегай к переезду, там афиша висит, глянь,-какое сегодня кино...

— Да я и так знаю, — сказал Вадик. — «За лебединой стаей облаков». Какой-то старый фильм.

— О чем он?

— Не знаю. Наверное, про любовь.

Она кивнула:

— Ладно, сочиним... Ну что, побежали?

В реденьком молодом соснячке, вплотную примыкавшем к Лесной улице, они пошли шагом. Виктория как-то странно успокоилась или смирилась, она уже не торопила Вадика, ступала на цыпочках, приложив к губам палец, и вид имела напроказившей девчонки.

— Тс-с! — то и дело хватала она Вадика за рукав. — Чего доброго, еще засаду устроит! Он у меня отчаянный, — десантник!

— Вы очень боитесь?

— А как же!

— Вы в случае чего — зовите. Мы тут рядом. Она в темноте беззвучно рассмеялась:

— Ой, не могу! Что же ты думаешь, он меня бить будет? Нет. Он мухи не обидит. Конечно, покричит. Но сердце у него мягкое. Как валенок...

— Вы не любите его?

Она помолчала. Всматриваясь в темневший за дорогой притаившийся дом Витковских, расстегнула сумку и вытряхнула из нее на землю туфли. Насмешливо покосилась на Вадика.

— Вы не любите его!.. Любовь растаяла в тумане льдинкою... Помнишь, такая песенка была? Ободзинский пел. Или еще кто-то. Неважно. Осенний свет пробил листву, над нами листья летят в синеву... Чувствительная была песенка. Мы и познакомились под нее, на танцах. И, когда поженились, без конца крутили эту пластинку. Такая любовь была — Ромео и Джульетта! Господи, уже десять лет прошло! Куда все девалось? Ты не знаешь, куда все девается?

Вадик этого еще не знал. Он сходил на разведку и, вернувшись, доложил:

— Путь свободен. Он в доме. Дверь заперта.

— Еще не пустит, — усмехнулась она. — Вот влипла так влипла. Ладно, дальше я пойду одна. Спасибо тебе. Представляешь, я бы приперлась часа в два, да еще с этим охламоном? Кошмар!

Она отжала мокрые волосы, причесалась — Вадик держал сумку, — потом, опираясь на его плечо, надела туфли.

— Ну как, сойдет?

— Сойдет.

— Ну ладно. Эх, была не была! Вперед! — бодро скомандовала она себе и решительно двинулась через дорогу.