Мать и сын

— Епископ, — сообщил Ламберт С., — отыскал кое-кого, чтобы с тобой поговорить. Проверить, насколько сильна твоя вера, так сказать. Это теолог, он преподает в Высшей духовной академии. Профессор.

— Ты понимаешь, вот в чем дело, — отвечал я, не выдавая ужаса. — Первый попавшийся — не значит лучший.

— Да, а вот теперь не хихикай, пожалуйста. Его зовут: Хемелсут. Профессор Хемелсут[81].

— Какое красивое имя. — Да, оно, конечно, было забавным, решил я: мне подумалось, что такие имена можно встретить только в книжках Бордевейка[82] или Херманса[83].

Ламберт С. уже назначил встречу, в четверг вечером, у него дома. Подойдет ли это мне?

— Записал. Большое спасибо.

После этого разговора я сидел как пришибленный. Нет, я не солгал: я записал дату на клочке бумаги.

«Хемелсут». Я потряс головой. «Достоверность в современном романе», вспомнилось мне. Где же я это видел? Не на той ли полке в Ауде Манхаюспоорт, давным-давно, где лежали еще «Отклонения слуха у японской «танцующей» мыши», по 50 центов за штуку, каковой суммой я в то время, увы, не располагал?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Нет, уверил я себя: пока еще ничего не случилось. Если спокойно поразмыслить, можно сделать вывод.

Я подвел итог всему тому безумию, что произошло со мной за это время, и попробовал сделать вывод. Вопрос, к которому все сводилось, звучал так: хочу ли я стать католиком или не хочу? И тут мой разум словно бы заклинило: я больше не знал ответа. Обе возможности казались мне одинаково ужасными: в первом случае я был ненормальным, во втором — большим, по сути дела, мерзавцем, который пытается запудрить мозги себе и еще кое-кому, и ломает довольно паскудную комедию.

А что хуже: достойное слабоумие или позорный здравый смысл?

Очередная откупоренная к этому моменту бутылка ни на йоту не продвинула меня к ответу на последний вопрос. Который час? Не лучше ли было бы позвонить Ламберту С. и честно сказать ему, что при ближайшем рассмотрении… все-таки лучше… Но тем временем стало уже очень поздно и, кроме того, я, возможно, уже не был способен разговаривать спокойно и держать себя в руках. Может, завтра письмо ему написать? Письмо? Ну, я же не Онно Зет… Нет, какое там письмо…

— Слышь, ты, зануда, — сказал я самому себе. — Договорился о встрече, нет?

— Ну. В четверг вечером. У Ламберта дома. В восемь часов.

— Точно. Ну и как, пойдешь?

Ответа я не получил.

— Да хватит духу-то у тебя? Что, пересрал небось?

— Ну, пойду. В четверг, вечером, в восемь часов.

— Ага, и что скажешь?

— Это… скажу, что… Ну, наплету чего-нибудь…

— Ну-ну.

— Да и хрен бы с ним со всем. В общем, пойду.

Человек предполагает, Бог располагает: в четверг, в восемь вечера к Ламберту С. я не явился. Я остался дома и лежал, полупьяный, в постели. Около девяти зазвонил телефон. Это был Ламберт С. Так как насчет встретиться? Нет, я не забыл, но мы же договаривались на среду? Ох… Господи боже ты мой… Иду… Иду, сейчас…

Я в мгновение ока оделся, подержал немного под краном свою деревянную башку, схватил из шкафа непочатую бутылку коньяку, сунул ее в карман пиджака и ринулся на стоянку такси. Там стояла свободная машина, — хотя бы это, но какое падение, какое все это унижение…

Только у школьных дверей, ведущих в жилище Ламберта С., я привел мысли в порядок. Что мне сейчас сказать?

Я позвонил, и тут же меня осенило — удивительно, как раньше мне это не приходило в голову: никакой проблемы не было совершенно… Проблема возникала только тогда, когда я этого хотел…

Как только Ламберт С. открыл дверь, я излил на него целый поток извинений, и с молниеносной учтивостью подхватил с пола прихожей какую-то газету.

— А, только что принесли, — сказал Ламберт С. — Я там в разноску позвонил. Они мне один экземплярчик оставляют.

Поднявшись наверх, я, пока Ламберт С. представлял меня другому посетителю, повторил свои извинения и, словно трусливый откуп, молча поставил бутылку коньяка на поддельную салфетку, покрывавшую поддельный столик. Мы уселись за стол.

Профессор Хемелсут был человеком приблизительно моего возраста, но, возможно, чуть младше. Ничего в его облике не говорило о том, что это профессор, или что его зовут Хемелсут, и уж точно рожа у него не была какая-то особенно католическая. Я бы наудачу определил его как восторженного учителя географии.

— Газету хочешь просмотреть? — Профессор Хемелсут взял у Ламберта С. газету, просмотрел первую страницу, затем обернулся ко мне. В набранном крупными буквами сообщении, в котором говорилось о том, что наша родимая принцесса Ирэн сделалась католичкой, красовалось фото, на котором Ее Королевское высочество с трудом удерживали на груди двадцатипятисантиметровый деревянный крест.

— Свят, свят, — сказал профессор Хемелсут и швырнул газету в пустое кресло.

— Винца? — спросил Ламберт С. Похоже, он уловил, что от меня несет перегаром, и хотел умерить мою прыть, не предлагая мне ничего крепкого.

— А вот эту бутылочку тоже можно открыть, — нагло ответствовал я, указывая на принесенный мной коньяк. — Вполне приличный. — Ламберт С., не ропща, принялся ее откупоривать.