Мать и мачеха

Я всегда выделяю в зале такую личность, объективность которой написана на ее лице. Это мне помогает ощущать результат, силу или слабость моих аргументов... На прокурора не взглянул ни разу. Эта "Фрося" непрошибаема. Знать все и потребовать от суда двадцати пяти лет заключения в лагерях Крайнего Севера?! Чучукало знал, кому доверить!..

Затем я начал говорить о биографии подзащитного, который пришел к "братьям по классу" с открытым сердцем. С верой в то, что СССР -- надежда человечества. Что ему открылось? Пытки в МГБ? Колыма?..

-- ...Казалось бы, он должен был разочароваться. Ожесточить свое сердце и порвать с мучителями... Но жизнь ему не предложила никакой другой альтернативы, кроме гитлеровцев. Он пошел с нами. И стал героем... -- Я достал заранее подготовленный документ, присланный из украинского штаба партизанского движения. Ее подписал известный в стране человек. Дважды Герой Советского Союза.

Быстро взглянул в зал. В глазах Фроси появился испуг.

Перечислил ордена, врученные Израилю Яковлевичу за храбрость, проявленную в боях, а затем прочитал боевую и деловую характеристику, присланную бывшим партизанским "батей" Василием Андреевичем Бегмой. Бегма был рядом, первым секретарем Каменец-Подольского обкома партии. На звонок Чучукало или его помощников он ответил не так, как они ждали.

"Храбрый и талантливый командир, принимавший участие в уничтожении спецотрядов гебитскомиссара Коха, палача украинского народа... Замечательный организатор производства, поднявший из руин ликеро-водочный комбинат..."

Глаза Фроси округлила паника. Откровенная паника одураченного человека, которому приходится расставаться со своими представлениями. А ведь он, этот человек, со своими представлениями сжился. Других не требовал. Уютно было и со старыми...

Тогда я прочитал характеристику от Шевчука, прямого начальника Израиля Яковлевича. Если б с нее начал, Фрося наверняка сказала бы себе: "Одна шайка-лейка". А теперь все было неопровержимо. Все говорило об одном: обвинение -- дутое. Суд -- расправа над лучшим из лучших...

Теперь можно было обратиться к словам прокурора о том, что подсудимый "скрыл свое еврейское происхождение..." Это была главная мина, и подходил я к ней с предосторожностями сапера, который должен обезвредить мину, но самому не подорваться на ней... Я напомнил суду страницы из известной в СССР книги "Это было под Ровно", написанной партизанским командиром Медведевым. Там рассказывалось о мальчишке лет 16-17, который до войны был вором, а в партизанском отряде стал героем-разведчиком. Паренек взял себе другую фамилию, чтоб не иметь со своим прошлым ничего общего... И в книге это вовсе не осуждается. Наоборот. Это право героя...

Что там говорить, я инстинктивно чувствовал, что такую параллель единомышленники Фроси могут принять. Там скрывалось воровское прошлое, тут -- еврейское происхождение. Ну, просто маслом по сердцу...

Теперь я вышел, как говорят спортсмены, на финишную прямую. Говорил с внутренней мукой. Страстно. Я действительно загорелся, борясь и за человека, и за идею национального равноправия, выдохшуюся в многонациональном городе, как выдыхается при неумелом хранении старое вино. Я защищал его кровью сердца, перестал себя сдерживать. Ни на какую Фросю больше не смотрел...

-- Почему же под судом оказался лучший хозяйственник, герой-партизан, честнейший человек, что подтверждено всеми документами? Во имя каких идей он тут? Боюсь, лишь потому, что Виктор Степанович оказался Израилем Яковлевичем, и это перечеркнуло все его заслуги. Более того, дало право клеветникам возвести на него поклеп, в убеждении, что они останутся безнаказанными.

Откуда у них такое убеждение?! Насколько я понимаю, Красная Армия уже вошла в город Ровно, и "шмальцовникам" лучше бы поостеречься... Откуда у них убеждение в безнаказанности, повторяю?! Суд не разбирает этот вопрос, но, так или иначе, ставит его!..