Мастера портрета

Особый интерес представляет групповой портрет «Четыре философа» (1611–1612, галерея Питти, Флоренция). Эта картина имеет и другие названия: «Юст Липсий и его студенты» и «Автопортрет с братом Филиппом, Юстом Липсием и Ваувером».

Восхищает своей сложностью портретный фон, включающий в себя мраморную колонну, пейзажный вид и роскошную алую драпировку, а также нишу с бюстом Сенеки. Рядом с ним в стеклянной вазе стоят четыре тюльпана — дань уважения великому философу, писателю и политическому деятелю со стороны людей, показанных на портрете.

Рубенс направляет внимание зрителя прежде всего на своих друзей (себя он изобразил на втором плане). Бюст Сенеки, а также книги, лежащие на столе, подчеркивают значимость персонажей, их образованность и интеллект.

Портреты своих друзей, родных и близких Рубенс всегда писал самостоятельно, не доверяя даже самые малозначительные детали своим ученикам, помогавшим мастеру в создании заказных портретов, изображающих представителей аристократии.

Живописные портреты и рисунки Рубенса воссоздают облик самых дорогих ему людей: жены Изабеллы Брандт и троих детей от этого брака. Художник старался показать все очарование и чистоту их милых лиц, но никогда не стремился идеализировать эти портретные образы (портрет сына художника, Альберта, ок. 1618, Эрмитаж, Санкт-Петербург; «Николас Рубенс с коралловыми бусами», ок. 1620–1621, собрание Альбертина, Вена; этюд головы девочки (Клара Серена Рубенс), собрание князя Лихтенштейна, Вадуц; портрет Изабеллы Брандт, ок. 1626, галерея Уффици, Флоренция).

Некоторые исследователи творчества Рубенса связывают его знаменитый шедевр — «Портрет камеристки инфанты Изабеллы» (середина 1620-х, Эрмитаж Санкт-Петербург) — с именем дочери художника, Клары Серены. И хотя Клара Серена умерла в двенадцатилетнем возрасте, а девушка, изображенная на картине, была гораздо старше, искусствоведы полагают, что Рубенс, обожавший свою дочь, запечатлел Клару Серену по памяти уже после ее смерти, показав такой, какой она могла бы стать. Это предположение по-прежнему остается в разряде гипотез, так как, кроме некоторого внешнего сходства, других доказательств того, что на «Портрете камеристки инфанты Изабеллы» изображена именно дочь Рубенса, в настоящее время нет.

^{П. П. Рубенс. «Портрет Людовика Нуньеса», ок. 1627, Национальная галерея, Лондон}

Возможно, художник был просто очарован прелестью юного лица неизвестной нам девушки, не принадлежавшей к знатной фамилии. Живописному портрету предшествовал чудесный графический портрет, хранящийся сейчас в венском собрании Альбертина. С величайшим мастерством Рубенс передает свежесть и красоту девушки, вместе с ним восхищается очарованием и чистотой молодости и зритель.

На эрмитажном портрете камеристка изображена на черном фоне, на котором ослепительной белизной выделяется кружевной воротник ее черного торжественного платья. Если на предварительном рисунке из собрания Альбертина губы девушки тронуты нежной улыбкой, то теперь ее лицо серьезно и слегка надменно.

Скромное происхождение девушки выдает не только ее платье, но и прическа. На голове инфанты — не сложное сооружение, сотворенное руками опытного парикмахера, как на портрете Бриджиды Спинолы-Дориа, а лишь собранные в узел золотистые волосы с выбившейся прядкой. Эта маленькая деталь делает слегка чопорный облик камеристки милым и нежным.

В отличие от многих барочных портретов в этом изображении нет ни сложного фона, ни роскошных аксессуаров, ни энергичных жестов и движений, но именно эта простота, спокойствие и размеренность создают столь чудесное впечатление.

Рубенс любовно выписывает каждую деталь портрета: пряди темно-золотистых волос; нежный овал, очерченный плавными линиями; белоснежный кружевной воротник, подчеркивающий теплые краски лица камеристки.

Живописец не один раз изображал свою жену, Изабеллу Брандт. В этих портретах также нет великолепия и роскоши, но, точные и реалистичные, они насыщены глубоким искренним чувством и задушевностью. Глядя на портреты Изабеллы, зритель видит то, что особенно привлекало в ней самого художника, — ее доброту. После смерти жены в 1626 году он писал: «Поистине я потерял превосходную подругу, которую я мог и должен был любить, потому что она не обладала никакими недостатками своего пола; она не была ни суровой, ни слабой, но такой доброй и такой честной, такой добродетельной, что все любили ее живую и оплакивают мертвую. Эта утрата достойна глубокого переживания, и так как единственное лекарство от всех скорбей — забвение, дитя времени, придется возложить на него всю мою надежду. Но мне будет очень трудно отделить мою скорбь от воспоминания, которое я должен вечно хранить о дорогом и превыше всего чтимом существе. Думаю, что путешествие помогло бы мне, оторвав меня от зрелища всего того, что меня окружает и роковым образом возобновляет мою боль…»