Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

1. Представление о мире как о юдоли скорби. Общим для всех языческих религий является восприятие мира как теофании, манифестации божества — восхищение красотой мира, таким образом, является формой почитания божества. Религии нового типа вводят прямо противоположный императив: заставляя человека бояться и ненавидеть окружающий мир или просто оставаться к нему равнодушным, их мемплексы концентрируют его мысли на иллюзорном идеале — спасении души или освобождении от цикла перерождений. Рассматривая мир как зло или иллюзию, привязанность к которой влечет страдания («Мир во зле лежит», «Все дхармы (элементы реальности. — И. Н.) пусты»), религии нового типа призывают человека освободиться от связей с реальностью, приучают к небрежению собственными интересами ради интересов веры, тем самым превращая его в идеального носителя. Обесценивание тела и самой жизни, констатация иллюзорности бытия — эти черты трудно отыскать хоть в одной древней религии. Трансцендентный идеал, который навязывают своему последователю религии нового типа, имеет для них еще один плюс: он делает мемплекс менее зависимым от изменений условий жизни человека — если религии старого типа вынуждены меняться вслед за изменениями окружающего мира, то религиям нового типа удается обесценить эти реалии настолько, что верующий не делает попыток приспособить свое видение мира ни к каким изменениям. Таким образом, религиям нового типа удается оставаться максимально стабильными, веками сохраняя высокую точность воспроизводства.

2. Сотериологический характер религии и установка на распространение веры. Сверхценность религиозного знания, которую ощущает верующий, мотивирует его нести благую весть окружающим. Религии нового типа, предлагающие универсальный, общий для всех людей «путь спасения», утрачивают привязку к определенному этносу и перестают быть связанными лишь с определенными социальными слоями. Как следствие, они получают возможность распространяться принципиально новым способом — путем вовлечения новых адептов: последователи культов нового типа испытывают навязчивое желание «спасать» окружающих, побуждая и даже заставляя их принять истинную веру. При этом ценность старых адептов для мемплекса отчасти падает: мировые религии одержимы собственным распространением, и знаковой фигурой христианства и ислама становится верующий, готовый на смерть ради пропаганды веры. Канонические и апокрифические Деяния апостолов, жития святых пестрят свидетельствами о том, что твердость, которую христианские мученики проявляли во время казней, возбуждала у зрителей сочувствие и интерес к новой вере. Часто встречаются в раннехристианской литературе и рассказы об обращении в христианство самих палачей; едва ли можно считать эти эпизоды лишь данью сюжету, призванному убедить в неизбежной победе христианства — хотя и такой момент, конечно, присутствует. Сами святые, судя по житиям, охотно шли на смерть: св. Игнатий отговаривал единоверцев хлопотать о его освобождении, прося не мешать ему пострадать за Христа; Киприан Карфагенский, услышав смертный приговор, радостно воскликнул: «Слава Богу!»; св. София убеждала дочерей умереть за Господа⁸. Целью мученичества в понимании самих обреченных было не только спасение души, но утверждение славы Христа — т. е. именно пропаганда: само слово mártys на греческом буквально означает «свидетель», то же значение имеет арабское слово «шахид». Свидетельствовать о вере, делая ее достоянием многих, пусть даже ценой своей жизни, — высшая заслуга в религиях нового типа. По образу воздействия казней мучеников на толпу их можно сравнить с PR-акциями современных скандальных художников, которые усаживаются на самодельный электрический стул и призывают интернет-сообщество решить их судьбу голосованием, хотя по степени воздействия они были несравнимо сильнее — в силу своей исключительности и трагического, без обмана, исхода. «Если христианина порицают, он прославляется… Если его осудят, он прославится», — пишет Тертуллиан. Сами мученики и их единоверцы вполне сознавали пропагандистский эффект казней («Кровь мучеников — семя христианства»⁹, — говорит тот же Тертуллиан); более того, по-видимому, сознавал этот эффект уже сам Христос: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Для выживания мемплекса этот принцип весьма эффективен: смерть одного информирует о новой вере целую толпу. Древний мир (за рамками иудаизма) не знал такого отношения к своим богам, он превозносил Муция Сцеволу, лишившего себя руки перед варварами, чтобы показать превосходство римлян, но не знал и не понял бы мученичества за веру; и все-таки зрителей-язычников мученичество христиан потрясало и заставляло проникнуться сочувствием к их вере — сообщение Евсевия Кесарийского о том, что образ юной мученицы Потамиены являлся во сне сотням, видевшим ее казнь¹⁰, и заставлял их принимать крещение, не выглядит преувеличением.