Мастера. Герань. Вильма

Имриху речь отца не понравилась. Особенно тон. Он хотел было что-то сказать, но Гульдан заметил, поднял палец: — Я покамест еще мастер! И для них тоже. — Он ткнул пальцем в сторону старших. Потом вытянул руку и прочертил в воздухе горизонтальную линию. — С завтрашнего дня пусть делают все, что им вздумается. Я сказал им, что требовалось. Теперь о себе скажу. Запомните: коль строг к другим, так и себе спуску не давай. А я не всегда бывал строг к себе. Уж такие мы, Гульданы, с норовом, таким был и отец мой, такие и вы. Вот и строгость моя такая: по пустякам лютую, а в серьезном деле порой одно верхоглядство. Рано ли, поздно замечу промашку, а то, бывает, и сначала знаю о ней — да в том-то и дело, что ты мастер, а мастер только в душе строг к себе: он боится других мастеров и не мастеров — ведь каждый в мастера лезет. У одного руки умелые, у другого котелок варит, но истинному мастеру положено равно шевелить и руками и мозгами. И он должен верить, что все, что делает, — здорово и что подмастерья с ним заодно. У упрямца и вера упряма. А для нас что вера, что работа — дело десятое, нам бы только сразу всем в мастера? А свадьба эта — только предлог. Позволь я стать Якубу мастером, уступи ему раньше — он бы и жену в дом привел, и никакого раздора между нами не вышло бы. Жену найти просто — где хочешь, когда хочешь, а мастером в два счета не сделаешься. Что ж это за мастер без подмастерьев? А умный подмастерье хорошенько еще и прикинет, какого мастера ему слушаться. Я-то думал — обойдемся без свар: не хотите мастера слушать, так отца родного послушаете — оно не так унизительно. Да вот одного я не учел — что мастер с подручными, что родитель с детьми — отношения у них одинаковые. Сын уважает отца, но приходит день, и он решает переплюнуть его или хотя бы стать ему ровней — это в порядке вещей. Вот мы и пришли к тому, с чего начали. Я хоть и знал это, а пальцем не двинул: редкий мастер стерпит, чтобы подмастерье стал ему ровней, а то и переплюнул его. И уступил я только тогда, когда вы меня приневолили. Это, конечно, урок, да что в нем проку! Вы подрядились на стороне, — он указал на Ондро и Якуба, — а я уже стар сколачивать другую артель. Но это урок и для вас, он и вам пригодится, если не в ремесле — тут вы еще недоучки, — так в семье, когда дети появятся. Прямо скажу — нелегкая дорожка у вас впереди. Со мной не столковались, а с чужими и подавно не столкуетесь, особенно если этот урок вам не впрок. А урок вот в чем: неважно, мастер ли ты или нет, указываешь или повинуешься, важно, кому или чему служишь, важен смысл вещей. Где нет смысла, там нет глубины, нет серьезности и дело мастера — одна суета. А мне до того понравилось в мастерах, что я и дорогу видеть впереди перестал и тем лишь держался, что все время приказывал: «Конечная остановка, ан не выходить!» Диво ли, что вы стали считать меня пентюхом, каким почитают не одного мастера, а те, зная о том, тешат себя мыслью, что меткое и сочное это словцо совсем не про них. Мастер, ясное дело, любит свою артель, а почему бы ее не любить? И уверен притом, что и артель его любит, коли он в меру добр к подмастерьям, терпим к ученикам, а иной раз обронит ласковое слово и среди сподручных и летунов. Но не потому он мастер, что любит свою братию, свою отару — пускай себе любит! — он должен еще и вести ее, и кой-чему научить. В любви объясняться можно на скамейке в саду или за кружкой пива в корчме. А ты докажи любовь делом, особенно когда своей шкурой нужно пожертвовать, тогда и отара сумеет показать, любит ли она своего пастыря или нет. Мастер всегда должен знать, чего хочет он и чего хотят его овечки. А ежели они не хотят ничего, так на то он и мастер, чтобы они захотели, чтобы найти для них что-нибудь или придумать. Он должен смотреть вперед и понимать, что не сегодня-завтра другой обгонит его: таков человек, с каждым поколением он становится лучше, мудрее. Кто дольше живет, больше знает — если жиром не заплыли мозги, если он умеет смотреть вперед и помнить о тех, кто наступает ему на пятки. Беги, покуда силы есть и остер твой глаз. А иссякли силы, притупилось зрение — уступай дорогу. Только слепой может долго кричать: «Конечная!» Для зрячего конечной остановки нет. А иной видит и слышит, во всяком случае, захоти он, так увидел бы и услышал, да вот не хочет; спокойно стоит или только переваливается с боку на бок и знай кричит-покрикивает, или бубнит, или тянет, что он-де всюду дома, и как ему славно, и до чего мила дорога, по которой он так тихо-мирно плетется, там-сям постоит, а если очень огрузнет, то и присесть может и сидеть, сколько влезет. Вот его-то и нужно потеснить, а при надобности и шугануть: «Ну-ка, посторонись, братец! Силушки твои на исходе, ты свое сделал, спасибо!» Не может посторониться, надо помочь. Не хочет, можно и турнуть. И твердолобый должен когда-нибудь поумнеть, поумнеть хотя бы настолько, чтобы понять: лишь скотинка не умеет да и не должна уметь уступать людям дорогу.