Мастера. Герань. Вильма

— Мы и боимся. — Причетник обвел взглядом своих товарищей. — Кто ж не боится? Может, Онофрей! Вот, — он коснулся рукой кузнеца, — это Онофрей, мы его знаем, потому что он кузнец. Мы своего кузнеца хорошо знаем, и, если хотите, о нем тоже можно сказать, что, пожалуй, и ему теперь боязно, хотя он кузнец, а главное, он — наш Онофрей; вы как умный человек, верно, и сами отлично знаете, что настоящего кузнеца чепухой не напугаешь. Но мы в пути уже не день и не два и, покуда дошли сюда, многого, ей-ей, нахлебались, и уже не раз нам лихо пришлось, и впрямь лихо! Кабы вы не спрашивали, я, пожалуй, и не говорил бы, и тогда вы, может, и не узнали бы. Ведь нас больше было! Правда, сперва больше было! Из тех, что шли с нами, некоторых теперь здесь нет, и, может, совсем, совсем их уже нет, может, совсем нет! Многих теперь понапрасну искать. Вон этот Шумихраст. — Он стал указывать и на других товарищей: — А там Мигалкович, ну а вон тот молодой, — он указал и на Имро, — это наш капитан, хотя и не капитан он, это наш командир, потому как мы все выбрали его в командиры, и он мог бы вам обо мне, о нас всех много чего рассказать. Имришко, если охота, скажи обо мне что-нибудь! Или, если у вас есть терпение, я и сам могу о себе рассказать, ведь при желании я умею о себе довольно долго рассказывать. Так вот, я из Церовой. Был там причетником. Не хочу себя хвалить, но и хулить не хочу, скажу одно: там мной были довольны, хотя на моем попечении было два костела. В Церовой ведь есть и новый костел. И старый там. Вот я и был в обоих костелах причетником. Но я сказал, да и другие сказали что-то похожее — пускай и не так, как причетник, и не про костел, — я сказал: какой я ни есть и хоть в Церовой на моем попечении два костела, а в тех костелах, то бишь в алтаре, а потом дома, за столом, за горшком да за миской, полно ребятишек и министрантов, все равно мы все — Яно или Мишо, Гавел, Петер, Павол, а стало быть, и причетник — в долгу. И вы теперь, пан командир, товарищ командир, хотя вашего титула и звания я не знаю, наверняка хорошо понимаете, о чем примерно я думаю. Вы и то должны понять, ну или представить себе, как трудно мне было решиться! Мне и вправду было трудно решиться! Ведь я солдат с первой войны и что знаю, то знаю, пан командир, товарищ мой командир. Но я сказал: если придется испытать что или хлебнуть, недоспать или голода хлебнуть, то я сумею хлебнуть, сумею и голода хлебнуть, знаю, что такое голод, сумею и недоспать. Я ведь вообще не сплю. Бывает, вообще не сплю, а то и все время сплю. А ребятки мои, крохи мои, малолетки мои, озоруны мои, они тоже уж всякого натерпелись и за миской такой шум умеют поднять. А уж как иной раз ложками вкруг пустого горшка застучат — уж такого страху на меня напустят! Да что поделаешь?! Я сказал себе то, что мне уже говорили другие и малость меня в том убедили, да я и сам в том убедился: я туда и вправду пойду. Не знал только точно куда — вот и пришел сюда. Да, пан командир, товарищ пан командир, я сказал, что это мой долг! Истинный долг! Временами, ей-богу, вот и теперь тоже, аж ком такой стоит в горле, у меня ведь малолетки, ведь пустой горшок на столе перед ними! Товарищ друг, только теперь дело уже не в этом горшке! У меня, поди, и горшка уже нет или не будет. Только и есть у меня дорогие товарищи. Ребята мои золотые, помогите мне, видите же, я никак в толк не возьму… Боже ты мой, ничего-то я уж не знаю, ничего у меня нет, где все, что я потерял и чего у меня уже нет, господи, где я все это найду?! Многим товарищам уже аминь, а у меня остались только долг да этих семеро, семеро заморышей, целых семеро заморышей, которым дороже всего ложка, ей-богу, ложка в руке…

Командир до этой минуты молча слушал, несколько раз на лице у него появлялась улыбка, но, пожалуй, неосознанная. Меньше всего он хотел причетника высмеять — с какой стати? — и нарочно дал ему выговориться, а теперь, хотя причетник ни в коей мере не рассказал всего о себе и о товарищах, решил эту улыбку или то, что ее вызвало, как-то оправдать и потому улыбнулся еще выразительней. — Вы мне уже достаточно рассказали. И это в самом деле так? Впрочем, конечно. Вы рассказали достаточно, хотя меня-то интересовало совсем другое.

— Да я еще и не рассказал всего, — проворчал, как бы оправдываясь, причетник. — И другие не говорили.

— И не надо, — заявил командир.

Причетник подвигал плечом. — Извольте. Может, Имришко еще что-нибудь скажет, ведь до сей минуты он был у нас командиром.

— Вы хотите здесь остаться? — спросил командир.

— Мы есть хотим, — сказал Онофрей. — Может, случайно найдется чего…

— Найдется, — улыбнулся командир. — Но прежде вы должны решить.

— Решай, Имришко! — Причетник вытолкнул Имро вперед. — Он был нашим командиром. Мы его выбрали. И хотя мы иной раз не ладили и, случалось, не слушали его, он был нашим командиром, так пусть за нас и решает.