Он двигался совершенно бесшумно. Не скрипнула половица, не звякнула сталь на перевязи… Бесплотной тенью покинул он спальню господарки Деборы и пошел прочь, подгоняемый нетерпеливыми окриками Мотты. Мотта ждала, она требовала исполнения Договора.
Густая тень в дальнем конце анфилады сплотилась в пятно аспидно-черной тьмы, и навстречу Карлу легко и бесшумно скользнул огромный зверь.
«Так надо… Так…»
Мгновение – и зверь Деборы исчез, растворившись во мгле.
«Прощай!»
Карл миновал анфиладу, спустился по винтовой лестнице и, пройдя мимо двух постов стражи, вышел к крытой галерее, ведущей к малым дворцовым конюшням. Здесь его ждали Август и Виктория.
– Твой конь оседлан, Карл, – сказал Август.
– Спасибо, Август.
– Не за что, – пожал плечами человек, которого отныне будут называть графом Ругером. – Это такая малость, Карл… Ты же знаешь…
– Я знаю, Август… – Несмотря ни на что, Карл был рад встретить его на последней дороге. – И я благодарен судьбе, что дала мне такого внука. Прощай!
– Прощай, Карл, – ответил Август и склонил голову в поклоне.
– Прощай, – сказала Виктория. – И не думай ни о чем. Мы будем с Деборой сколько нужно. Если понадобится, всегда.
– Спасибо, – поклонился Карл. – Прощай!
Он прошел галерею, отворил дверь в маленький внутренний дворик, где уже явственно пахло конюшней, и увидел еще двоих, вышедших проводить его в последнюю дорогу.
– Мне придется совершить какой-нибудь невероятный подвиг, – с мрачной усмешкой сказал Конрад, делая шаг навстречу Карлу. – Иначе Валерия никогда меня не простит.
– Ты победишь нойонов и восстановишь империю. Я думаю, этого будет достаточно.
– Предпочел бы, чтобы это сделал ты, но… Прощай Карл! И до встречи в Хрустальных Чертогах.
– Прощай, Конрад. Мне хорошо было быть твоим другом.
– Прощайте, господин мой Карл, – сказал, подходя к ним, Строитель Март. – Но хотел бы напомнить, пока Хозяйка пределов не поцеловала вас в лоб, смерти нет.
– Я запомню ваши слова, Строитель. – Карл поклонился и пошел прочь.
Солнце уже вставало над лесами Заречья, когда Карл покинул Гароссу.
«Прощай», – сказал он высокому небу: фиолетовый, чуть смазанный киноварью цвет уходящей ночи уже размывался голубыми оттенками наступающего утра.
Здесь ничего не изменилось, и по-прежнему горел и не сгорал отброшенный Карлом за ненадобностью факел.
Карл медленно вернулся к дверям, через которые однажды вошел в зал Врат. Постоял мгновение, глядя на две женские фигуры – белую и черную – и испытывая незнакомое и противное его природе чувство одиночества. И наконец, спустившись по короткой лестнице, ступил на черную тропу.
Мерцающий воздух Мотты вздрогнул, и Карлу снова показалось, что мир вокруг сдвинулся и медленно, но в то же время мгновенно, повернулся, как проворачивается вокруг оси огромный мельничный жернов. Мгновение, и все прекратилось, но Белая и Черная Дамы уже разошлись и стояли теперь по обе стороны «тропы», открывая взору Карла начавший слабо светиться монолит Врат. Свет шел изнутри камня – если, конечно, это был камень – постепенно набирая силу по мере того, как Карл шаг за шагом приближался к концу тропы.
Страха не было. Он так и не смог коснуться бестрепетного сердца Карла. Но зато на этом коротком пути к Вратам Карл сполна испытал чувство одиночества, внезапно возникшее в душе, едва он вернулся сюда через Зеркало Дня. Чувство это было для него новым и оказалось по-настоящему мучительным. Потому, вероятно, что теперь, когда и сама жизнь Карла, всегда и везде являвшаяся, прежде всего, дорогой, подошла к концу, он понял со всей определенностью, что это такое, остаться одному.
«Один».
Один на последней тропе. Один на один с величайшей тайной ойкумены. Один перед ликом судьбы, которая должна открыться за ярко сиявшим монолитом Врат.