Мастер войны

Карл сделал шаг навстречу непроизвольно приблизившейся к нему Норне и протянул футляр. Пальцы в стальной кольчатой перчатке приняли расшифрованное предсказание Женевского Безумца, но Норна не торопилась раскрыть футляр и достать пергамент. Она стояла, держа кожаную вещицу, бесценную не только потому, что рукопись Леона содержала одну из величайших тайн эпохи, но и потому, что за три века, прошедших с тех пор, как откровение пришло в мир, расшифровать пророчество смог только один человек, заплативший за свой талант жизнью.

– Ты его не открывал…

– Открой ты, – предложил Карл, который и в самом деле вспомнил о завещании Мышонка только сейчас.

– Ты знаешь, что там? – недоверчиво спросила Норна.

– Теперь знаю, – ответил Карл.

Все-таки она открыла футляр, достала пергамент и стала читать. Луна светила ярко, но Карл догадывался, что нынешняя Норна смогла бы прочесть исписанный мелким убористым почерком документ даже в кромешной тьме.

– Прочти! – предложила Лунная Дева, возвращая пергамент.

– Я в чем-то ошибся? – спросил Карл, принимая рукопись Леона.

– Нет. Уходи! – ответила Норна и, повернувшись, пошла прочь сквозь расступившиеся ряды своих бойцов.

11

– Ты снова сделал что-то такое, чего я не понимаю, – Виктория была первой, кто заговорил с тех пор, как они покинули Ляшну и вернулись сквозь Зеркало Ночи в зал Врат.

– Карл! – Дебора была испугана и, вероятно, не напрасно. Сейчас Карл чувствовал себя так, как будто бой в капище ярхов произошел на самом деле и при том именно так, как нарисовало Карлу воображение. Он был измотан до последней крайности. А душа проливала кровавые слезы, словно Дебора, Август и Конрад уже пали в этом несостоявшемся сражении. Но в голосе Деборы послышалась не только тревога о нем. Было в ее голосе еще что-то…

– Должен признаться, – сказал неожиданно Конрад, – смерть оказалась весьма волнующим опытом, но переживать ее во второй раз лучше так, чтобы уже не возвращаться. Спасибо, Карл, – добавил он через мгновение. – Как вы понимаете, мне было бы больно оставить Валерию одну. Тем более, теперь.

Глава пятая Цейр

1

Что есть жизнь? Дыхание, слово, случайный взгляд и сложный орнамент судьбы, в котором неслучаен каждый штрих. Ткачи вечности не ведают устали. Любая мысль, каждый поступок, слово, оброненное второпях, и мимолетное чувство, испытанное и тут же забытое за суетой насущных дел, все находит свое место в рисунке судьбы. И случайное становится закономерным, а предопределенное воплощается в стечении необязательных обстоятельств. Но для того, кто идет сквозь вечную неопределенность жизни, создавая себя, каждым своим даже самым маленьким шагом, и одновременно воплощая в нем же промысел Хозяйки Судьбы, жизнь есть лишь миг настоящего, возникающий на фоне угасающего прошлого, как вспышка кометы на темном бархате ночи, расцвеченном звездами самых ярких воспоминаний. Однако смысл этого мгновения становится очевиден лишь тогда, когда будущее находит особое, лишь ему одному присущее место в сложившейся мозаике прошлого. И тогда неважно, сияет ли это мгновение подобно солнцу или луне на небосклоне судьбы, или стало еще одним кусочком темной или светлой смальты, которой выложен фон былого, подчеркивающий яростное сияние других мгновений. Это мгновение неотъемлемая часть конечного рисунка.

В Линде Карл встретил Эфраима. Случайная встреча, если после Договора с Моттой в жизни Карла вообще оставалось место случайностям. Но засада, ожидавшая его в городе, случайной не была. Даниил безупречно вычислил места, где мог появиться Карл, и сделал все, что было в его силах. И не вина Филолога, что охотники оказались слабее дичи. Впрочем, возможно, дело в том, что Карл себя дичью никогда не считал? Возможно. Но, возможно, так же и то, что Даниил не понял – просто не мог понять – по какой именно дороге идет теперь человек, на которого задумал устроить охоту. Линд, Ругеры, послание Евгения… И ночь, проведенная в случайной гостинице с той, что изменила жизнь Карла больше, чем любой другой человек за все сто лет, что шел он дорогой судьбы. Любовь, верность, долг, что не выплатить никогда, но, возможно, удастся исполнить так, как повелевает душа, неотделимая от незнающего покоя и пределов художественного чувства.