Мастер своего дела

— Нет, не так долго, — тоже негромко и очень мягко возразил консультант, — скорее, до конца цивилизации. Каких-нибудь сто лет назад Пробуждения происходили раз в месяц, последние годы их приходится производить каждую неделю. Прорва активизируется. Посмотрите на господина коменданта… видите шрамы? Прорыв гарпий. Тогда разбудили троих разом, но и они не справились, была атака на крепость, жертвы… А ведь есть еще Имская Прорва на дальнем Юге, защита там гораздо слабее нашей, и, по последним слухам, возможно, еще одна в Каргани. Вероятнее всего, до исхода тысячелетия придется массово пробуждать всех Спящих. К тому времени уже не будет государств, не будет закона — только напуганные, рассеянные люди и блуждающие среди них чудовища… Потребность в профессионалах вашего профиля окажется тогда очень острой.

Воин слушал, и на лице его медленно проступала прежняя кривая ухмылка. Похоже, обрисованная картина пришлась ему по нраву. Еще мгновение, и он легко поднялся, привычно прихватывая разлапистую секиру.

— Что ж, красноречивый умник… Твоя взяла. Пожалуй, я подожду еще.

И шагнул в коридор, где его тут же подхватили под руки, умело избегая топорщащихся лезвий, две юные жрицы Ололы. Нотариус, оценив обстановку, бесшумно убрался прочь. Жрица постарше бросила взгляд на товарок и позволила себе на минутку задержаться, решительно войдя в кабинет. На каблуках, с плюмажем из перьев, она грозно возвышалась над мужчинами.

— Как вам это нравится? — бросила она коменданту, сверкая глазами. — Психологический срыв! Кое-кто плохо сделал свою работу! Я бы нашла пару теплых слов для своей предшественницы…

— Это было тридцать пять лет назад, — рассудительно возразил консультант. — Ну что бы вы могли сказать сейчас той пожилой женщине, если она, конечно, еще жива? Не любую душевную мозоль можно исцелить женским теплом…

Жрица, которая тоже была мастером своего дела, лишь покачала головой и, недоверчиво звякнув колокольчиками на сосках, шагнула в коридор, чтоб проследовать за подопечным. Консультант вновь задрал на лоб зрительную пластину, счастливо моргая и мальчишески улыбаясь начальству во весь рот.

«Да, — подумалось коменданту, — точно сработаемся. Сколько он успел разузнать со своими вопросами! Шрамы и прочее… Надо будет написать благодарственное письмо в консулат. Хороших ребят присылают».

И он наконец позволил себе скупо улыбнуться в ответ.

Никто кроме…

Лариса Бортникова, Анна Голоусикова. Продавец радуги

На длинной, выскобленной добела стойке маялась зевотой свеча. Огонек горел лениво, ровно. Пожилой мыш осторожно обогнул застывшую восковую каплю, подобрался к миске с отбитым краешком и, выхватив оттуда сухарик, поспешил в темноту. Задорно блеснули бисеринки черных зрачков, ленточка на хвосте взметнулась зеленым всполохом, и аппетитный хруст заставил старичка, прикорнувшего за прилавком, открыть глаза.

— Поужинал, Слоник? Пить хочешь? — Старик поднялся, нацедил в поилку лимонада и улыбнулся, когда зверек чихнул, сунувшись носом в липкую сладость. — Будь здоров! Пей — и домой. Пора закрываться.

— Шамайка, ты еще здесь? — Звякнул дверной колокольчик, и в лавку ввалился огромный бородач. Он тяжело взгромоздился на табурет, едва не свалив с прилавка стопку старинных свитков.

— Белеш? — Хозяин выглянул из подсобки, кивнул гостю. — Погоди чуток, только Большой Хрустальный уберу, и по домам. — Дед Шамайка вынырнул из темноты и, закрепив стремянку, привычно полез под самый потолок, где на отдельной, покрытой кружевной салфеткой подставке переливался хрустальными узорами флакон. Да нет, не флакон даже, а флаконище или, скорее, графин необыкновенной красоты и изящества.

Величиной с гигантскую тыкву, с серебряным дном и тонким, словно веточка, горлышком, с блестящей затычкой-шишечкой, исписанный тайной резьбой, запечатанный гербовой сургучной печатью, Большой Хрустальный считался главным украшением магазинчика и самой великой гордостью деда Шамайки.

Большой Хрустальный вполне мог бы храниться в королевской казне или, на худой конец, жить в буфете какой-нибудь герцогини или маркизы — так он был великолепен. Грань за гранью любовно вырезанный мастерами-стекольщиками, Большой Хрустальный напоминал чудесный бриллиант. Но не этим определялась его ценность — истинное сокровище таилось внутри, скрывалось под изгибами хрусталя, пряталось за искусной росписью, под плотно притертой сверкающей пробкой.

— Не надоело каждый день такую тяжесть таскать да по лестнице прыгать? Спрятал бы подальше, и пусть себе пылится. Все одно не купит никто. — Белеш кашлянул, пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Жирная темнота вползла через окна. Недовольно загудел в руках у деда Шамайки Большой Хрустальный.