Мастер осенних листьев

– Вот, – мастер наклонилась к ученице и прижала пахнущий листьями палец к ее носу, – запомни, Эльга Галкава, в чем здесь дело. Увидеть суть животного или птицы, любого зверя и жучка можно, только преисполнившись к ним любви. Поняла? Тогда они откроются тебе. Тогда все откроется тебе.

– Да, мастер Мару.

Любить Рыцека было очень легко.

Он был веселый и проказливый. Он играл с листьями, и боялся мышей, и смешно подскакивал, когда под полом или в стене рядом с ним раздавалось шуршание. По ночам он бродил по дому, и как у него получалось не столкнуться с мышиным выводком, оставалось загадкой. Возможно, было заключено мировое соглашение с разграничением территорий.

Скоро Рыцек подрос, и к плошке с молоком Эльге теперь приходилось подкладывать кусочки мяса или рыбы. Впрочем, пирогом с капустой и яйцом котенок тоже не брезговал. Но выедал в основном мякоть начинки.

Букеты с ним заполнили Эльгину комнату наверху, теснились в углах и в полном паутины чулане, сменяя букеты с посудой и вещами. Везде Рыцек был живой, везде грозил выпрыгнуть, мяукнуть, заурчать, неожиданно царапнуть за пятку.

Глаза множества Рыцеков мягко светились во тьме.

А вот любить жуков или ворону, взявшую привычку каркать по утрам с ветвей липы, оказалось не так просто. Как вот полюбить того же паука, если он противный? Или лису, когда она у тебя кур передушила? Хотя лиса еще ничего, она красивая. А если какого-нибудь барана, у которого глаза стеклянные и пустые?

Зайца еще успей полюбить – бросишь взгляд на букет, а его уже и след простыл. Из чего он, какая у него суть – неведомо.

Эльге казалось, что нельзя любить всех. Во всяком случае, нельзя всех любить одинаково. Унисса на это только скептически выгибала бровь.

Зима близилась к концу. Поленница уменьшалась в размерах. В солнечные деньки снег подтаивал, и из-под него сочилась вода. Под скамейкой у дома образовалась скользкая лужица. Кое-где на земляных пятачках уже проклевывались бледные травинки.

Унисса ходила по окрестным местечкам, оставляя Эльгу одну. Иногда она возвращалась только на следующий день. Эльга пыталась набивать букеты с ворон, белок и собак. Горожане часто видели ее на окраинах Гуммина с дощечками и непременным мешком. Дети звали ее играть в снежки и кататься с горки, но Эльга отказывалась.

Листья и то, что они открывают, занимало ее неизмеримо больше.

– Поиграй со сверстницами-то, – сказала ей одна сердобольная старушка.

– Не могу, – ответила Эльга.

– Почему? – удивилась старушка, кутаясь в подбитую мехом накидку. – Мастер твой запрещает?

– Нет, – улыбнулась Эльга. – Я сама так хочу.

– Оно, конечно, хорошо. Только где ж это видано, чтобы ребенок все свое время за работой проводил?

– Мне не скучно.

– Ну-ну. Неправильно это.

Потоптавшись вокруг Эльги, старушка (березовый лист и редкая, южная шелковица) ретировалась в дом, но потом еще долго в беспокойстве выглядывала в окошко, наблюдая за сидящей на чурбачке девочкой.

Иногда Эльга вместо животных и птиц набивала пейзажи.

Для таких букетов главное было – увидеть красоту. В красоте состояла суть всякого места. Эльга вычислила это сама. Причем красота могла быть и мрачной, и даже пугающей, как ночной лес или полынья в озере, проломленная повозкой.

Обычно Эльга переносила на дощечки снежные поля и ограды, далекие домики и дымы, уходящие в небо. Рядками ложилась серебристая ива, желтым ольховым листом проступало солнце, в веточках можжевельника густел лес.

От букетов веяло спокойствием и свежестью. Казалось, свежесть можно даже вдохнуть, если поднести дощечку достаточно близко.

Следующими после Рыцека очень хорошо получались лошади.

Эльга ходила к торговой площади, где на задах, у самой городской стены размещались склады и большая конюшня. Ее пускали внутрь, и там, в запахах сена и навоза, она забиралась на высокий запорный брус, как на лавку, устраивала сбоку сак, втыкала в расщелины запасные дощечки и под свет, сочащийся из окошек под крышей, принималась за работу.

Конюх и мальчишки, ему помогающие, наблюдая ее на брусе, будто на жердочке, прозвали ее птичкой. Хотя для птички она была уже великовата.

– Ну я же Галкава, – сказала им Эльга, – это означает «птичье дерево». Так что ничего удивительного.

Не любить лошадей было нельзя. Они казались Эльге усталыми силачами, безропотно согласившимися на служение людям. Она смотрела, как их расседлывают и моют, как отводят в стойла, как кормят яблоками и подсоленными хлебными корками, расчесывают, накладывают лепешки пахучей мази на натертые или искусанные места. Бока их подрагивали, копыта постукивали о крепкий пол.

Сутью лошадей были клевер, овес, луговая трава, часто – ромашки.

Они и получались у Эльги большей частью усталые и мудрые. С безмолвным вопросом в фиалковых или ореховых глазах.

Мальчишки за букеты чуть ли не дрались. Конюх же взял всего одну дощечку, где Эльга изобразила веселую кобылку по имени Марра.