Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья

Гоххеймер пенился в красивых граненых стаканах и развязал трем старикам языки и сердца. Старый Шпангенберг, еще полный жизненной бодрости, несмотря на свои пожилые лета, особенно хорошо умел рассказывать всякие забавные истории о беспечных днях своей молодости, так что мастер Мартин порядком надрывался от чрезмерного смеха и ему то и дело приходилось отирать слезы. Да и господин Паумгартнер более, чем обычно, забывал о той важности, что приличествует ратсгерру, и наслаждался благородным напитком и веселой беседой. Когда же Роза снова вошла в комнату с опрятной корзинкой на руке, вынула из нее столовое белье, ослепительно чистое, словно только что выпавший снег, когда она, с деловитой суетливостью расхаживая взад и вперед, накрыла стол и уставила его всякими яствами, которые приправлены были пряностями, когда она с милой улыбкой попросила гостей не побрезговать тем, что было приготовлено в такой спешке, смех и разговоры замолкли. Оба, и Паумгартнер и Шпангенберг, не сводили горящих глаз с очаровательной девушки, и сам мастер Мартин, откинувшись в кресле и сложив руки, с довольной улыбкой смотрел на ее хозяйственные хлопоты. ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Роза собиралась уйти, но вдруг старый Шпангенберг стремительно, как юноша, вскочил с места, схватил девушку за плечи и воскликнул, между тем как светлые слезы струились из его глаз:

— О милый, кроткий ангел — добрая, чудная девушка! — Потом два-три раза поцеловал ее в лоб и, словно в глубокой задумчивости, вернулся на свое место.

Паумгартнер поднял стакан за здоровье Розы.

— Да, — заговорил Шпангенберг, когда Роза ушла, — да, мастер Мартин, послав вам дочь, небо наградило вас сокровищем, которому вы и цены не знаете. Она откроет вам путь к великим почестям: разве всякий, кто б он ни был, к какому бы сословию ни принадлежал, не захотел бы стать вашим зятем?

— Вот видите, — перебил его Паумгартнер, — вот видите, мастер Мартин, что и благородный господин фон Шпангенберг думает так же, как и я. Я уже представляю себе мою милую Розу невестой патриция, с богатым жемчужным убором на ее чудесных белокурых волосах.

— Любезные господа, — начал мастер Мартин, совершенно раздосадованный, — любезные господа, что это вы говорите все об одном, а я-то ведь сам по-настоящему еще и не думал об этом деле! Моей Розе сейчас исполнилось восемнадцать лет, а такому юному созданию еще нечего высматривать себе жениха. Во всем, что будет впредь, полагаюсь я всецело на волю божью. Одно лишь я знаю наверно, что ни патриций, ни кто другой не овладеет рукой моей дочери, а только бочар, который окажется самым сведущим, самым искусным в своем ремесле. Разумеется, если он только будет люб моей дочери, ибо ни к чему на свете не стану я принуждать мое милое дитя, и уж менее всего — к замужеству, которое ей было бы не по сердцу.

Шпангенберг и Паумгартнер взглянули друг на друга, весьма удивленные странными словами мастера Мартина. Наконец Шпангенберг, чуть покашляв, снова начал:

— Так ваша дочь не может выбрать жениха в другом сословии?

— Да сохранит ее от этого господь! — ответил Мартин.

— Но, — продолжал Шпангенберг, — если бы искусный знаток другого благородного ремесла, может быть, золотых дел мастер или даже юный даровитый живописец, вдруг посватался к вашей Розе и понравился ей несравненно больше, чем все другие молодые люди, что тогда?

— «Покажите мне, — ответил Мартин, откинув голову, — покажите мне, дорогой мой юноша, — молвил бы я ему, — ту двухфудерную^[5] бочку, над которой вы трудились, — вашу образцовую работу». А если б он не смог это сделать, то я бы приветливо отворил дверь и учтиво попросил бы его попытать удачи где-нибудь в другом месте.

— А если бы, — снова молвил Шпангенберг, — а если бы этот юноша сказал: «Такого маленького произведения я не могу вам показать, но пойдемте на рынок, поглядите на тот большой дом, что смело возносит ввысь свою стройную верхушку, — это моя образцовая работа!»