Мастер икебаны

Грустный репортер сообщил мне, что за последние три дня в Токио отмечено сто пятьдесят случаев отравления алкоголем. Все пострадавшие попадали в больницу после вечеринок, посвященных цветению вишни. Если кто и обрадовался начавшемуся дождю, так это медики — для них он означал передышку. Правда, не долгую — сводка погоды обещала солнечные дни и новые вишневые вечеринки. После новостей началось скучное шоу, где участники напяливали на себя дурацкие колпаки из вишневых цветов, и я нажала кнопку переключения каналов. Час от часу не легче. Документальный фильм о вишневой ферме: камера наезжает на широко раскрытый влажный розовый цветок с отвратительным жуком, копошащимся в середине. Мерзость какая. Я выключила телевизор. Хватит с меня, пожалуй, на сегодня вишневого цвета.

Странный звук привлек мое внимание в наступившей тишине. Кто-то возился за дверью, поворачивая ручку вправо и влево.

«Прекрасно, — подумала я, — тетя Норие возвращается, не прошло и полгода. Хотя нет, у нее есть ключи. Может, она их забыла?»

— Погодите, сейчас открою! — крикнула я, напрягая воспаленное горло. Кое-как поднявшись, я заковыляла к двери. За дверью молчали. Наверное, мой голос был слишком слабым, а на улице — слишком шумно. В узком просвете между дверью и полом показался краешек чего-то белого. Конверт?

Меня пробрала внезапная дрожь. Кто и зачем станет подсовывать письмо под мою дверь? Это могло быть какое-нибудь напоминание от брата господина Ваки, который был председателем сообщества жильцов, но тот обязательно позвонил бы в дверь. Человек, который принес письмо, точно знал, что я дома, но не хотел меня видеть. Я остановилась в задумчивости. Затаиться и не открывать? Открыть дверь и посмотреть? Набравшись смелости, я открыла и посмотрела. Две школьницы на велосипедах, да и те направляются сюда, а не отсюда. Я заперла дверь и положила письмо на стол, под яркую лампу. Надев белые перчатки, хранившиеся у меня для работы со старинными свитками, я вскрыла конверт длинным ножом для писем. Представляя довольного моей аккуратностью лейтенанта Хату, я вынула из конверта — тонкий листок рисовой бумаги, изукрашенный бутонами вишневых цветов. Текст был написан в три строчки, автор хотел, чтобы я все поняла, и использовал азбуку хирагана.

Yotte nemu
nadeshiko sakeru
ishi no uе

Я знала, что надесико означало «гвоздики», а сакеру означало «цвести».

Остальное я поняла смутно: что-то о сне и камнях. Дикость какая-то. Но, судя по расположению строк, это не что иное, как хайку.

Я доползла до телефона и набрала номер господина Ваки в магазине «Фэмили Март».

— Случилась странная вещь, — сказал он, когда услышал мой голос. — Ваша тетя пришла покупать продукты в мой магазин.

— Я же говорила, что в прошлый раз произошло недоразумение, — уверила я его. — И что же дальше?

— Дальше? Она потребовала яйца, которые хранились в холодильнике. В холодильнике! Кто же это кладет яйца в холодильник?

— Когда она ушла?

— Часа два назад. Хорошо, что на улице прохладно и все продукты будут доставлены домой неиспорченными, или как? — сказал он, передразнивая тетину манеру задавать риторические вопросы.

Мне не хотелось объяснять ему причину своего волнения. Вместо этого я прочитала ему многозначительное хайку о гвоздиках.

— Это же Басе! — обрадовался господин Вака. — Самый знаменитый автор хайку на свете. Я его стихи учил наизусть, когда был еще мальчиком.

— Разве хайку бывают с четырьмя слогами в первой строке?

Господин Вака с удовольствием взялся объяснять: в оригинале первая строка состояла из пяти иероглифов кандзи и хирагана. Ага. Выходит, письмо перевели нарочно, для меня, бестолковой.

— Все равно до меня не доходит смысл, — сказала я. — Глаголы в первой строке, эти йотэ и нему, никак не сочетаются.

— Вы правда не знаете, что такое йотэ нему?

— Знаю только, что нему переводится как «спать».

— Йотэ нему значит напиться... как это... до бессознательного состояния. И заснуть. Как, например, делают созерцатели вишен, что целые дни проводят на кладбище Янаки за вином и разговорами. — Он ухмыльнулся. — Если хочешь испытать йотэ нему на практике, попробуй к ним присоединиться.

Теперь мне стало ясно, о чем шла речь в послании на рисовой бумаге. Не утруждая себя классическим размером — не барское это дело — хайку писать, — я составила слова в три строчки:

Опьяненная
почивает среди гвоздик,
распростершись на камне. 

12

Первое, что я почувствовала, был гнев. Надо же, кому-то на выставке могло прийти в голову, будто я отключилась, напившись допьяна. Чем больше я об этом размышляла, тем неприятнее были выводы, что лезли мне в голову. Кому-то хотелось видеть меня распростертой на камнях, мертвой среди цветов, украшающих мой гроб. Я вспомнила, что несколько дней назад мне снился гроб. Наверное, таким образом мое подсознание пыталось сообщить мне, что моя жизнь находится в опасности. Выходит, гроб, который мне снился, был моим, а не тети Норие.