Мастер Игры

Современники не принимали Гёте как ученого, и только спустя десятилетия было признано, что, возможно, он стоял на пороге открытия теории эволюции, а другие его исследования стали предшественниками таких по­явившихся позднее направлений науки, как морфология и сравнительная анатомия.

В Веймаре Гёте стал, казалось, другим человеком — бла­горазумным и рассудительным, ученым и философом. Однако в 1801 году новый приступ болезни едва не свел его в могилу. Чтобы полностью восстановить здоровье, потребовалось несколько лет, но к 1805 году Гёте, нако­нец, понял, что силы возвращаются, а с ними вернулись ощущения, забытые со времен юности. Тот год ознаме­новался поразительным, фантастическим подъемом творческих сил; начавшись у Гёте в пятьдесят с неболь­шим, он продлился почти до семидесяти. Даймон, столь­ко лет подавляемый, снова вырвался наружу, но на сей раз его удалось направить в созидательное русло, на ра­боту. Стихи, романы и драмы изливались на бумагу словно сами собой. Гёте вернулся к «Фаусту», написав за этот период большую часть произведения. Его дни на­поминали безумную мешанину разных занятий — утром он писал, днем ставил эксперименты или вел наблюде­ния (которыми внес вклад в химию и метеорологию), ве­черами вел с друзьями беседы об эстетике, науке или по­литике. Казалось, этот человек не знает устали и пережи­вает вторую молодость.

Гёте пришел к выводу о том, что все формы человече­ского знания суть проявления одной и той же жизнен­ной энергии, существование которой он интуитивно ощутил в юности, оказавшись на пороге смерти. Про­блема большинства людей, размышлял Гёте-философ, состоит в том, что они воздвигают вокруг предметов и идей искусственные стены. Трезвый, реальный мысли­тель видит связи и улавливает суть жизненной силы, действующей в каждом отдельном случае. Почему люди упираются в поэзию или искусство, не связан­ные с наукой, зачем сужают свои интеллектуальные интересы? Ум создан для того, чтобы находить связи между предметами, соединять их, как ткацкий станок соединяет нити в полотно. Если жизнь существует как единая органическая сущность и расчленить ее, не утратив ощущения целостности, невозможно, то и мышление должно стремиться стать равным этому це­лому.

Друзья и знакомые Гёте в тот период замечали за ним странные вещи — он любил рассуждать о будущем, о том, что ждет человечество через десятилетия и века. В Веймаре, читая много литературы по экономике, истории и политике, он серьезно дополнил свое обра­зование. Такой широкий кругозор в сочетании с выда­ющимися интеллектуальными способностями позволи­ли Гёте подняться на недосягаемые высоты. Он развле­кался, предсказывая исходы исторических событий и повергая в шок очевидцев, когда прогнозы сбывались в точности. За годы до Французской революции Гёте предсказал падение династии Бурбонов, интуитивно почувствовав, что монархия лишилась доверия и под­держки народов. В качестве наблюдателя Гёте прини­мал участие в сражениях прусской армии с повстанца­ми и, став свидетелем победы французской революци­онной армии при Вальми, воскликнул: «Отсюда и с сегодняшнего дня начинается новая эпоха всемирной истории». Провидец говорил о наступлении эры демо­кратии.

Семидесятилетний Гёте рассуждал о том, что национа­лизм Запада умирает, скоро он останется в прошлом, а Европа в один прекрасный день сформирует союз по­добный Соединенным Североамериканским Штатам, — такой путь развития он приветствовал. О самих Соеди­ненных Штатах Гёте говорил восторженно, предсказы­вая, что в будущем эта страна постепенно расширит свои границы до размеров целого континента и станет великой мировой силой. Он размышлял и о возможно­сти телеграфии, которая сумеет соединить людей по всему земному шару, так что последние новости будут доноситься до любого уголка в течение часа. Будущее он называл эрой скорости, но высказывал опасения, что все это может привести к ослаблению человеческого разума.

Даже в возрасте восьмидесяти двух лет у Гёте, уже ощу­щавшего близость кончины, разум оставался все таким же острым. Как-то он признался, что жалеет, что нельзя прожить еще восемьдесят лет, — сколько новых откры­тий можно было бы сделать, опираясь на богатый жиз­ненный опыт!