Мастер Игры

Архитектор даже сильнее развил свой метод. Он всегда начинал с рисунков. Рисование рукой казалось весьма необычным стилем работы в наступающую эру компью­терной графики, доминировавшую в архитектурном ди­зайне уже в середине 1980-х. Будучи квалифицирован­ным инженером, Калатрава прекрасно понимал, какие преимущества предоставляет компьютер при тестирова­нии устойчивости и прочности конструкций. Но, пола­гаясь только на компьютер на всех этапах работы, он не смог бы творить так же легко, как делал это с помощью карандаша или кисти. Использование монитора свело бы к нулю волшебный процесс рисования набросков, обе­спечивавший ему почти прямую и непосредственную связь с подсознанием. Рука и мозг Калатравы действова­ли согласованно, будто сообщники, и эту реальную, поч­ти первобытную связь невозможно было воспроизвести через компьютер.

Его наброски к каждому проекту исчислялись теперь сотнями. Он начинал все в той же вольной манере, не за­думываясь о том, что появляется на бумаге, строя много­численные ассоциации. Отталкиваясь от какого-то пере­живания, мысли, эмоции, он ждал, пока не забрезжит творческая идея. Затем возникал зрительный образ, сна­чала неясный и смутный. Например, когда он работал над проектом музея искусств в Милуоки, первым при­шедшим в голову и перенесенным на бумагу образом была взлетающая птица. Этот образ красной нитью про­шел через весь эскизный этап, и в конце концов крыша здания обрела два крыла — громадные ребристые солн­цезащитные панели, способные подниматься и опускать­ся в зависимости от интенсивности освещения, напоми­нают гигантскую доисторическую птицу, готовую вот- вот взлететь с озера Мичиган.

В основе большей части таких ранних вольных ассоциа­ций Калатравы лежат наблюдения за природой — расте­ния и деревья, человеческие фигуры в разных позах, ске­леты животных. Может, именно поэтому нетрудно было точно вписать здания в окружающий ландшафт. В про­цессе работы очертания конструкций постепенно выри­совывались, а общий замысел уточнялся, приобретая все более реалистичные черты. Уточняя детали, архитектор строил модели из глины и дерева, иногда совершенно абстрактные скульптурные формы, которые в последу­ющих вариантах приобретали очертания конструкции. Все эти рисунки и скульптуры были для него способом освободить подсознание и выразить те мысли, которые невозможно передать словами.

Неуклонно приближаясь к финальной стадии, к этапу строительства, Калатрава, разумеется, вновь вступал в стадию стандартов и ограничений, связанных, например, с выбором материалов и бюджетными расчетами. Одна­ко, начав работу по-своему, он и к этим жестким требо­ваниям относился как к творческой задаче: как подобрать материалы для выражения своих первоначальных замыс­лов, как сделать, чтобы все это заработало? Если, к при­меру, речь шла о вокзале, он думал над тем, как добиться, чтобы платформы и движение поездов были включены в общую картину, составляя единый образ. Подобные вы­зовы вдохновляли его.

Самой большой опасностью, с которой столкнулся Калатрава, было то, что вдохновение могло остыть, если работа над проек­том затягивалась на годы и годы, — он рисковал потерять остроту ощущения исходного образа.

Чтобы с этим справиться, он поддерживал в себе посто­янное недовольство. Рисунки всегда оказывались недо­статочно выразительными. Их необходимо было все время дорабатывать, совершенствовать. Стремясь к со­вершенству и постоянно подогревая в себе чувство не­удовлетворенности, Калатрава добивался того, чтобы проект постоянно жил, — всякий раз, как кисточка каса­лась бумаги, рождались новые ассоциации. Если Кала­трава чувствовал, что проект все равно утрачивает жиз­ненную энергию, это означало, что нужно что-то сроч­но менять или даже начинать все заново. Такой подход требовал от него не только безграничного терпения, но и мужества, потому что порой приходилось уничтожать результат многих месяцев работы. Однако сохранять и поддерживать в себе живые творческие силы было неиз­меримо важнее.

Через много лет, когда Калатрава подводил итог, огля­дываясь на все свои творения, он испытал странное чув­ство. Все, что было создано, казалось ему появившимся извне. Будто не он создал эти сооружения силой своего творческого воображения, а сама природа привела его к поразительно органичным и эффективным формам. Проекты пускали корни в его душе в виде эмоций или

идей, медленно прорастали в рисунках, всегда живые и изменчивые, как растущий и распускающийся цветок. Ощущая такую жизненную силу, он преображал это чув­ство, превращая в сооружения, вызывающие восторг и изумление у всех, кто видел их и пользовался ими.