Мастер дымных колец

Но Шнитке уточнил, что из-за вороны он уехал из столицы, а вот на Северную он приехал из-за Варфоломеева. Соня заинтересовалась и тут же узнала, какие удивительные надежды подавал ее земляк. И не только в смысле ума, но особенно в смысле некоторых душевных качеств, связанных с нетерпимостью ко всякой несвободе. Соня принялась усиленно вспоминать хоть что-либо замечательное о своем соседе. И здесь она кое-что вспомнила, но Евгению не рассказала. Тот и не хотел слушать, он сам напирал. Оказывается, Варфоломеев был исключительной личностью. Уважение студенческого сообщества он добился не противопоставлением себя прописным истинам, но полной независимостью от них. Для этого, согласитесь, нужен кое-какой ум. Преподаватели политических дисциплин побаивались его. Ибо легко было бы расправиться со смутьяном и ниспровергателем основ, например, на экзамене или на зачете, но каково было иметь дело с человеком, который лучше вас знал все источники и все составные части, при этом обращался с ними, с этими частями, так, как будто они были научными гипотезами, а не фундаментальными законами исторической жизни.

При всем при том Варфоломеев, по мнению Шнитке, не рвался встать во главе студентов или по крайней мере организовать вокруг себя какой-нибудь узкий круг. Но все же слухи о нем и особенно о его платформе бродили под высокими сводами большой и малой физических аудиторий и не давали покоя многим, кто коротал свои ночные часы в прокуренных блоках столичного университета. Например, к его заслугам приписывалось учение о неизбежности четвертой и последней революции. Евгений даже вспомнил, как ему рассказывали, будто Варфоломеев называет ее, четвертую революцию, интеллигентским путчем. Будто бы задачей такого бескровного, как надеялись многие, переворота станет наконец разрушение централизованной структуры, то есть фактически та многострадальная децентрализация, о необходимости которой с такой любовью писал еще Губернатор. Иногда Горыныча (так звали Варфоломеева за глаза) все-таки удавалось припереть к стенке где-нибудь в холле студенческого общежития и расспросить поподробнее о предстоящих мировых процессах. Он вначале отпирался, ссылаясь на занятость, а потом неохотно сдавался и выдавал какую-нибудь пламенную речь. И вот однажды Евгений стал свидетелем, как Горыныч в качестве провинциальнейшего из провинциальных, темнейшего из самых темных и забитых городов привел в пример Северную Заставу.

— П-представляете, Соня, я и не знал, что это его родной город. Я т-только запомнил его, как пример, как антипод столицы, как п-полюс скуки. Тогда же и решил, что непременно должен жить на таком полюсе.

— Для чего? — удивилась Соня. — Вы что, Евгений, ему завидовали?

— Нет, — испугался Шнитке. — Просто ходили слухи, будто он собирается построить такую специальную машину, которая… — Шнитке замялся, подыскивая простые слова. — А вп-прочем, все это фантазии.

— Ну что вы замолчали? — не выдержала Соня.

— П-просто я знаю, что ничего не нужно менять, потому что мы не знаем до конца, как оно все устроено и какие м-могут быть п-последствия. Нужно, Сонечка, жить, просто жить, нужно постепенно улучшать ноосферу тысячами мелких шажочков, небольших добрых действий, наконец нужно больше любить друг друга, — Евгений поднял свои прозрачные глаза и вдруг спросил: Соня, скажи, он тебе понравился?

— Боже, я не хочу больше слышать о нем ни одного слова! Вы все сошли от него с ума!

Вот такими разговорами Евгений и Илья Ильич огорчали ее каждодневно. К этому еще нужно прибавить неожиданные неприятности в библиотеке. Ни с того ни с сего нагрянула комиссия из центра и стала проверять, что читают на Северной Заставе. И тут вдруг выяснилось, что самые редкие ценные книги, которые с трудом Соня выбивала из центральных коллекторов, были востребованы всего лишь по одному разу и во всех случаях неизменно одним и тем же читателем, Е.В.Шнитке. Ну, это еще полбеды, в конце концов можно обратно перевести книги, не пользующиеся популярностью у народа, в более центральные и более культурные места. Но выяснилось, что в библиотеке допущены гораздо более серьезные нарушения культурного процесса. Оказалось, целый ряд вредных книг, предписанных к изъятию из фондов и последующему уничтожению, не только не уничтожены, но даже не изъяты из обращения. Но и это еще не вся беда. Комиссией после тщательной проверки каталогов было обнаружено несколько названий книг, ранее никогда не издававшихся в стране. Соня собственноручно их перепечатала с таких же, перепечатанных ранее в отдаленных от Северной Заставы местах, экземпляров, затем любовно переплела, выставила на полки и даже занесла в каталог, полагая, что никто за руку ее не поймает. Как это появилось здесь? спрашивали наиболее возмущенные члены комиссии, потрясая пухлой рукописью «Гадких лебедей» Натаниэля Рубака. А это что такое? — тыкали перстами на изъятую с полки кипу под названием «Сердце собаки», а рядышком — еще более высокую стопку «Жизнеописания честного гражданина» автора знаменитых переводов со староанглийского.