Мастер дороги

Он развернулся, перешел мост и, на миг запнувшись, решительно повернул к Марсовому полю. На скамейках в тени прятались редкие парочки, слишком уставшие от жары, чтобы целоваться.

Старик замер возле вечного огня. Стиснув кулаки, вглядывался в дрожащее марево. От дыма глаза слезились.

– Простите, пожалуйста… – позвали сзади.

Обернулся, почти с надеждой.

Двое стояли, взявшись за руки; девушка была худенькая, с тонкими ножками, с большими доверчивыми глазами. Парень держал ее осторожно, словно боялся повредить; включил фотоаппарат:

– Если вы не против…

Старик смущенно кашлянул в кулак, провел ладонью по волосам.

– …нас, вот так, чтобы собор захватить. Здесь, да, на эту кнопку.

Старик нажал. И еще раз, «чтобы на всякий случай».

Тучи медленно, настырно ползли за ним. Он опять ускользнул – после Марсового поблуждал, свернул в одну из улочек, зашагал навылет дворами – размалеванными, смердящими помойкой, со струнами бельевых веревок над головой – и, когда в небе снова прогремело, потянув на себя сварливую дверь, нырнул в сырой полумрак лестничных пролетов.

Пахло жареной рыбой и свежей зеленью. Старик прошел мимо заржавленной лифтовой решетки, поднялся на четвертый. Помедлил перед тем, как позвонить.

– Это ты, Ванечка? Входи, входи, дорогой.

Вошел.

Свет вытекал из бахромчатого абажура – розовый, беззащитный. Из тех времен.

– Тапочки знаешь где. Чаек будешь? Твой любимый, индийский, со слоном. Я и яблок напекла.

– Ну что ты, Ляля, зачем, не стоило…

– Вадим Павлович мой очень их любил. Сегодня ведь годовщина, Ванечка. – Она, как бы извиняясь, улыбнулась. Поправила пушистую шаль. – Мерзну. Квартира большая, сквозняки плодятся как тараканы. Только зазеваешься – все, продуло. Большая квартира, Ванечка… Для большой семьи. А когда одна… Да что я все о себе! – спохватилась, нахмурилась, всплеснула руками. – Ну-ка проходи в гостиную, ишь, развесил уши! Жэнтльмен!

Усадила в привычно скрипнувшее кресло, помогать себе строго-настрого запретила.

– Ты вон и так находился! Отдохни, телевизор погляди…

Он, конечно, не послушался и вслед за ней втиснулся в махонькую кухоньку, взял обеими руками блюдо с яблоками.

– Не урони, там порожек, помнишь?

Помнил; не уронил.

Наконец сели за стол. Аромат стоял до небес. За окном вкрадчиво шелестел дождь.

– Господь-Медведь, ложки-то забыла! – Вскинулась, убежала искать.

Он закрыл глаза: телевизор казался дырой из этого, уютного мира в тот, внешний.

– …И вот, конечно же, – щебетала журналисточка, – наши режиссеры не могут обойти стороной события той войны. Сколько фильмов снято, сколько книг написано! И новое поколение накануне годовщины готово по-новому взглянуть…

Он нашел наконец пульт и выключил.

– Что ж такое-то? – сказала она, с отчанием задвигая очередной ящик буфета. Внутри клацнуло, зазвенели фужеры на полке. – Наваждение, не иначе. Вот были – и нет. И так, понимаешь ты, каждый божий день. Знаю точно: здесь лежало. Переворачиваю все вверх дном – без толку! Потом где-нибудь нахожу… в совсем уж невообразимом, представь, месте: на антресолях, или в супнице, или под наволочкой. Правду, наверное, говорят: в старых домах поселяются барабашки…

– Ну что ты, Ляля, какие барабашки. Это все газетчики придумывают, чтобы бойче продавалось.

– Ты, Ванечка, преувеличиваешь. Тебя послушать – они сплошь мерзавцы, а между прочим, Вадим Павлович, светлая ему память, тоже был репортером.

Он прокашлялся, смущенный, как перед серьезным неприятным разговором.

– Ляля, насчет квартиры… Я обещал узнать…

В коридоре мелко, противно зазвенел телефон. Она торопливо вышла. Вернулась сбитая с толку.

– Кто это был?

– Вот не пойму. Тишина – далекая такая, будто с другого конца света звонят, – а потом чей-то незнакомый голос.

– Что говорил? Может, не туда попали?

– Я не разобрала, он как будто не по-нашему. И не по-английски, вот что самое-то странное. Болботал что-то: «грантулюк, апарас»… я точно не запомнила. Я-то думала: Алиночка звонит. Ой, я же тебе не показывала еще?.. – Снова убежала.

Старик устало опустил веки. Дышал ровно, глубоко, но видно было: не спит.

– Вот, Ванечка, смотри. – Развернула перед ним глянцевый плакат, такой огромный, что нижняя часть, упав на пол, докатилась до ног старика. – Похожа?

На плакате был сверкающий мост, опоры – в виде пышных елей. На самой высокой сидело черное мохнатое чудовище и держало в ладони крошечную фигурку. Если присмотреться, можно было различить лицо и даже угадать некоторое фамильное сходство.

– Ты красивей, – сказал старик. – Всегда так было. Что это, к чему?

– Я же тебе тысячу раз рассказывала! Это в Америке сняли фильм. Как бы про меня, но не совсем. Как метафора, понимаешь. И Алиночка меня там сыграла, вот.

– «Выше, выше, выше, вот она на крыше…» – с непонятным выражением процитировал старик.

– А тебя там играет какой-то их очень известный артист, он еще в «Последнем сыне» снимался, помнишь? Ну, – поправилась она, – как бы тебя. Очень хороший артист, характерный, правда. Зимой премьера. – Она взглянула на старика и смущенно воскликнула: – Да вон же они!